III
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ
Время между тем шло быстро, прошла ранняя весна, наступили экзамены в приюте, совершившиеся в этот год с особенной торжественностью в присутствии всего комитета и окончившиеся большой закуской в комнатах Софьи Андреевны. В числе гостей были графы Белокопытовы, молодая графиня Белокопытова и Свищов. Свищов любезничал и заигрывал двусмысленными словами с Катериной Александровной, рассыпаясь в комплиментах за ее умение вести детей.
— Вы рождены для того, чтобы быть царицей в семье! — заметил он между прочим.
— Вот я и думаю исполнить свое призвание, — засмеялась Катерина Александровна. — Вы ведь знаете, что я уже давно невеста.
— Невеста? — изумился Свищов.
— Да! Неужели дядя не говорил вам? Не может быть! Дядя стал таким старым болтуном.
— Нет, нет, — торопился ответить Свищов.
— А я думала напротив. Вы были так развязны со мной в последнее время, как обыкновенно бывают развязны мужчины не с девушками а… с молодыми женщинами…
— Ну-у… — начал Свищов.
— Я и думала, что вы позволили себе такое обращение только потому, что знаете уже о близости моей свадьбы… Конечно, если бы не было этого, то я могла бы…
— Простите, простите, — любезно перебил ее Свищов. — Я, право, не желал… Это наша старая привычка… Скажите, за кого же вы выходите…
— За Прохорова, — ответила Катерина Александровна и заметила, что на нее устремились глаза графини Белокопытовой.
— Это артиллерист? — спросил Свищов.
— Да.
— Александр Флегонтович женится? — мельком спросила графиня.
— Да, — вскользь ответила Прилежаева и продолжала разговор со Свищовым, рассыпаясь в похвалах Александру Флегонтовичу.
Графппя осматривала ее с ног до головы и, кажется, осталась недовольна: Катерина Александровна все по-прежнему была прекрасна или, лучше сказать, она была прекраснее прежнего. Свежесть лица, несколько вьющиеся волосы, большие черные глаза и немного насмешливая улыбка — все это было так мило, что графиня не могла не понять, за что предпочитает Александр Прохоров эту «девочку» «другим женщинам». В сердце Белокопытовой началась тревога и кипела злоба. Она видела, что она сделала промах, ухаживая за этим «скрытным» господином, уже влюбленным в другую. Она сознавала, что он смеялся над нею в душе, когда она заигрывала с ним легонькими любезностями. Она понимала, что он умышленно не говорил о своей предстоящей женитьбе, тешась над нею. Злоба этой женщины равнялась теперь ее мелочности. Прохоров уже получил в ее уме название «мальчишки», «негодяя», «наглого выскочки», «aventurier» [10]. Ему нужно было «отплатить», его нужно было «проучить», ему нужно было показать, «что играть не со всеми можно».
Катерина Александровна и не подозревала, какую бурю подняли ее слова в душе Белокопытовой. Она не без грусти покидала приют, но в то же время радовалась, что наконец она будет свободна от начальства Свищовых, Белокопытовых и разных членов комитета. Она сознавала, что она может впервые пройти мимо этих людей, не кланяясь им, не замечая их и не вредя этим ни себе, ни приюту. До сих пор ей приходилось заискивать в них, чтобы ее оставляли в покое, чтобы ее советы не пропускали без внимания, чтобы не говорили: «Уж если помощницы так дерзки, то что же выйдет из детей под их влиянием!» Да, теперь она была свободна, она шла по дороге к венцу с Александром Прохоровым, и этой свадьбой должен был, как ей казалось, восстановиться мир в семье, этой свадьбой должно было купиться спасение Миши.
— Милый, теперь я вся твоя! — горячо и страстно говорила она по возвращении домой из приюта, обнимая Александра Прохорова.
— Жена да боится своего мужа! — шутливо промолвил он, целуя ее.
— Тебя-то? — спросила она, и оба весело засмеялись.
Их свадьба была для них действительно торжественным праздничным днем. По-видимому, все шло как нельзя лучше, и даже Марья Дмитриевна особенно просияла на время, дождавшись бракосочетания дочери, хотя ее и огорчало, что свадьба была сыграна слишком просто. «Точно тайно венчаются, — говорила она. — Иной подумает, что скрыть от кого-нибудь хотят свадьбу». Впрочем, переделать этого дела было нельзя и потому приходилось помириться с ним. Но светлое настроение бедной женщины длилось недолго. Первый разговор о необходимости перевести Мишу в гимназию снова возбудил ее подозрения и заставил ее опять посоветоваться с умным человеком, с Данило Захаровичем. В душе Марья Дмитриевна, как мы сказали, была очень рада возможности постоянно видеть Мишу около себя, но в то же время ее трусливость пробуждала в ней какие-то подозрения. «А вдруг Александр Флегонтович бросит нас, — думалось ей. — Да и достанет ли у него денег воспитывать Мишу? Уж тяжело мне, что Миша не со мной живет, а все же лучше, что он на казенных хлебах; тоже чужой-то хлеб не сладок. Пойдут у них дети, нас тогда и забудут». Данило Захарович еще более развил и утвердил эти подозрения.