Вчера поздно вечером были получены первые хорошо экспонированные снимки, по они были не в фокусе. Сначала мы подумали, что все дело в длине троса, привязанного к грузу спускового механизма, и что если его укоротить, то затвор сработает, когда камера окажется ближе ко дну. Трос укоротили, затем укоротили еще раз, но улучшение было минимальным, и стало ясно, что объективы камеры были заранее сфокусированы на слишком короткое расстояние. Придется еще раз снимать тяжелый кожух и пломбы.
Из-за этой камеры, которая заботила всех биологов, многие из нас вряд ли обратили внимание на то, что одна группа на борту преуспевала, пополняя запасы проб и образцов на каждой станции. Пользуясь простыми драгами, геологи заполняли угол в «мокрой» лаборатории, расположенной недалеко от носовой палубы, фрагментами истории плейстоцена, которые устилали древний берег моря. Самые интересные образцы, помеченные веселыми желтыми бирками, указывавшими широту, долготу и глубину, были представлены кусками пористого известняка, покрытыми коркой из кораллов, губок и представителей большей части остального животного царства. Это были остатки процветавшего некогда водорослевого рифа, окаймлявшего отмели на краю прибрежной равнины, которая в те времена была в два раза шире, чем теперь.
Интересно, какие реки текли по своим широким руслам в океаны ледникового периода и, пенясь, с грохотом обрушивались на безмолвный ныне риф, лежащий на глубине девяноста пяти метров? В этой низменной прибрежной местности, находившейся гораздо южнее ледника и почти соприкасавшейся тогда с Гольфстримом, вероятно, господствовал умеренный климат. Повсюду расстилались необъятные пространства болот — дикая равнина, простершаяся от горизонта до горизонта, давшая приют птицам и шумевшим на ветру травам. Какие леса и саванны, лежавшие за этим побережьем, знали блуждавшие стада плейстоцена — мамонты и ламы, верблюды и бизоны — и их хищные враги, саблезубые тигры, которые сделали этот район своей последней стоянкой всего несколько тысяч лет тому назад? И наконец, когда море поднялось па берег, чтобы истребовать свой континентальный шельф, сыграло ли оно решающую роль в гибели последних популяций этих животных в Северной Америке? По мере того как море поднималось, они вынуждены были концентрироваться в районах, в которых становились как никогда уязвимыми, ибо здесь господствовал входивший в силу кровожадный Человек.
Мы шли прямо на восток. С середины дня мы находились к северу от мыса Гаттерас. С нашей самой мелководной стоянки был виден большой, в черно-белых полосах маяк, несущий службу над опасными мелями и узким континентальным шельфом — здесь его ширина равна всего 30 километрам. Это было идеальное место, чтобы сделать глубоководную станцию, но время кончалось. Теперь, когда Эр Джи думал, что с камерой все в порядке, ему до смерти хотелось получить несколько глубоководных снимков. На нашей последней остановке камеру собирались подвергнуть окончательному испытанию.
Погода, однако, вызывала у нас некоторую тревогу. Весь день дул сильный ветер с юго-запада, скоростью 25 узлов, при порывах — до 35. Море было покрыто внушительными волнами, и судно плясало над ними, проделывая какие-то очень сложные движения. К счастью, никто не испытал рецидива морской болезни, хотя аппетит заметно упал и все старались избежать заданий, требовавших большой сосредоточенности. И еще, все сознательно избегали узких проходов под палубами, где стены противно валились прямо на тебя, а пол неожиданно уходил из-под ног только для того, чтобы тут же с силой вернуться назад.
В 18.00 мы услыхали подробную сводку погоды, переданную Береговой охраной. Небольшие суда предупреждались о приближении холодного фронта. В сводке также было упомянуто, что вдоль быстро движущегося фронта ожидаются сильные шквалы, которые в районе мыса Гаттерае должны пройти рано утром.
Некоторые из нас стали размышлять о том, что означает слово «сильные», но мы успокоили себя, решив, что наше судно не вполне подходит под определение «небольшое».