Паша протянул банку с ягодой Зине, опустил глаза и тихо сказал:
— Это тебе.
Несколько мгновений она стояла, не решаясь взять подарок, потом протянула руку и поставила банку на разделочный стол. Утром Зина сварила из нее кисель для трассовиков…
Начало лета в этом году выдалось холодным, в июне несколько раз шел снег. Но тайге и от этого была польза. Комар почти не донимал и даже мошка появлялась редко. Заехав в просеку, Димка начал расчищать вчерашние завалы. Он решил до обеда дойти до небольшой сосенки, маячившей впереди среди густого мелкого березняка, который трассовики зовут чапыжником. Но перед самым обедом к нему приехал мастер участка Гудков. Димка остановил бульдозер, спрыгнул на землю и в знак приветствия дотронулся пальцами до козырька кепки, словно отдавал честь.
— Вижу, вижу, что пашешь, — сказал Гудков и посмотрел вдаль, куда уходила визирка — узкая, еле заметная просека, обозначавшая направление трассы. — До сосенки сегодня дойдешь?
— Кто его знает? — пожал плечами Димка. — А куда торопиться? Все равно трубу укладывать только зимой будут.
— До зимы, Шабанов, нам необходимо весь лес пройти.
В декабре мы на болота выйдем. Они к тому времени как раз промерзнут.
Гудков замолчал, полез в карман за папиросами, закурил. Димка тоже закурил.
— Настроение у людей мне не нравится, — сказал мастер. — Коровин приходил сегодня отпрашиваться в деревню за сапогами. А в наш магазин их только вчера привезли.
Но Гудков тут же подумал, что в деревне, куда надо добираться вертолетом, никакие сапоги Коровину не были нужны. Они были лишь поводом, чтобы отправиться туда. Паше, скорее всего, хотелось купить подарок Зине. «Не хватало мне здесь еще сердечных проблем», — вздохнул Гудков и тут же закашлялся от папиросного дыма.
— Плюнь ты на этого Коровина, — сказал Димка. — Он и в старых сапогах до зимы проходит.
— Именно это я ему и сказал, — ответил Гудков.
С соседнего дерева с шумом сорвалась стайка рябчиков и, перелетев трассу, скрылась в мелколесье. Ни Гудков, ни Димка даже не обратили на них внимания.
— А почему нас так торопят с этим нефтепроводом? — спросил Димка.
— Как почему? — Гудков даже удивился наивности Шабанова. — Без него нефть не продашь. А она знаешь, сколько денег каждый день в карман сыплет? Нам с тобой и не снилось.
— Веришь-нет, Михалыч, — Димка посмотрел туда, где еще недавно поднимался дым от горящей нефти — буровики испытывали там очередную скважину на новом месторождении, — смотрю я на эту тайгу и душа кровоточит. Последнее продаем.
— Тебе-то чего об этом думать? — Гудков поплевал на огонек папиросы, бросил ее на землю. — Детей у тебя нет. Кому что оставлять?
— И все равно здесь что-то не так. Я понимаю: заработал человек деньги, купил машину, она его. Или дом двухэтажный построил для себя и своих детей. Он тоже его. А как можно купить нефтяное месторождение? Ведь земля, на которой оно находится, всем принадлежит. Значит и то, что в ней, тоже наше. Почему же один человек, к тому же иностранец, владеет нашими богатствами? Мы-то от этого что имеем? Шиш в кармане.
— Хватилась кума, когда ночь прошла, — Гудков досадливо сплюнул. — Раньше надо было думать. А то ведь, поди, на митинги ходил. Демократии требовал.
— Я не демократ, я монархист, — сказал Димка и полез в кабину бульдозера.
— Через недельку мы сюда еще пару бульдозеров бросим, — крикнул вслед ему Гудков, окидывая взглядом тайгу и заранее представляя, какие дела в эту холодную длинную зиму придется совершить его людям. — Работай! И всю свою дурь из головы выброси. Главное — зарплату вовремя получать.
Прораб сел в машину и уехал. А Димка работать не стал. Решил сначала пообедать. Достал сверток с едой и фляжку с компотом. В свертке кроме котлет оказалось два вареных яйца. «Интересно, где взяла их Зинка? — подумал Шабанов. — В столовском меню яиц еще ни разу не было».
Он расстелил газету, выложил на нее обед, лег на траву и посадил рядом с собой щенка. Когда Димка работает, время летит незаметно, а вот обед на трассе всегда проходит тоскливо. Не любит Шабанов одиночества потому, что от него разные нехорошие мысли лезут человеку в голову. Вспоминается Димке родная деревня, где он работал трактористом. Бескрайняя, ровная, как стол, степь Кулунда. Одни ковыли да суслики. Ветер дунет, сухая трава зашуршит, словно мыши из-под земли заскребутся. Когда-то степь распахивали, целину поднимали. А теперь многие поля зарастают бурьяном. Никому ничего не надо. Ни мужику-кормильцу, ни новым властям. Потому и ушел из колхоза Димка. В городе перепробовал много разных работ, но ни на одной не задержался. В конце концов решил снова пересесть за рычаги, правда, теперь уже не трактора, а бульдозера. Поработал на разных стройках, в том числе и на прокладке дорог. А потом махнул на север.