Наконец я понял, кто это так крепко и ласково держит меня на руках.
– Папа?! – закричал я изо всей силы. И тут, охватив знакомую милую шею руками, я расплакался уже по-настоящему.
Но скоро я понял, что ещё кто-то стоит около папы и изо всех сил теребит меня за руку.
– Серёжка, Серёжка, – разобрал я дрожащий от радости и утомления голос, – ровно я их вывел-то! Как по шнурку!
А заповедник всё-таки будет!
– Сердится. И ещё как! Серёжка, слышишь? Сюда лезь, к окошку, тут слышнее. Ну и даст он им, Василий Петрович. С ним не больно поспоришь!
Мы стояли во дворе нашей заводской больницы у открытого окна. Впрочем, когда Василий Петрович сердится, его можно услышать и через закрытое окно. Это нам было хорошо известно.
Подтянувшись руками за подоконник, мы заглянули в палату. Василий Петрович сидел на кровати. Левая нога его, вся забинтованная, лежала высоко на подушке.
– Мальчики? – услышали мы его голос. – Целых пять минут, как начался приём, – он показывал сестре на свои часы, – а вы их ещё не впустили?
– Да они не пять минут, а целый час как в саду болтаются, – отвечала молоденькая медсестра и осторожно подложила ещё одну подушку под его больную ногу, – вы задремали, и мы не хотели, чтобы вам мешали…
– Сейчас же зовите их сюда!
Мишка толкнул меня в бок.
– Самое время! – скомандовал он и, подскочив, грудью навалился на подоконник. – Василий Петрович, мы прямо тут, можно? Серёжка, лезь!
– Не разрешается! – заговорила было сестра, но мы уже перемахнули через подоконник и оказались у самой кровати Василия Петровича.
– Я давно говорил: Серёжка, айда через окно, а то их не допросишься, – объяснил Мишка. – Не велено пускать! – передразнил он кого-то, и, видно, очень похоже, потому что сестра не выдержала и, отвернувшись, засмеялась.
Василий Петрович очень похудел за неделю, пока мы его не видели. Но смотрел на нас весело, и очки положил на стол, они меня всегда больше всего смущали.
– Ну, здравствуйте, путешественники, здравствуйте, – заговорил он и протянул нам сразу обе руки, одну – Мишке, другую – мне. Свёрток пришлось за спиной незаметно переложить из правой руки в левую. Я заторопился, уронил его и совсем растерялся.
Выручил Мишка.
– Василий Петрович, – сказал он, – пускай вам Серёжка покажет, что принёс.
Я нагнулся и поднял тетрадь, красивую, в синем переплёте. Мне мама её дала, чтобы я дневник в ней вёл.
– Переписал, – сказал я. – Всё, что мы с вами тогда записывали. Помните?
– Но ведь записки лежали в моём мешке, разве он не сгорел? – удивился Василий Петрович.
– Не сгорел, – объяснил я. – Меня папа тогда понёс, а вас – другие, которые с ним пошли нас искать. А ваш мешок Мишка взял и к реке побежал, и всё цело. Вам операцию делали, а мы тоже заболели и к вам приходить не могли.
– Я-то самую чуточку приболел, – вставил Мишка. – Меня мамка больше со страху дома держала. «Покуда ты, говорит, дома сидишь, я и дышать могу». Ты чего толкаешься, Серёжка?
– Скажи, что мы всё знаем, – шепнул я.
– Всё знаем, – подтвердил Мишка, шагнул вперёд и взялся руками за спинку кровати.
– Зачем вы сюда приехали, знаем. С экспедицией. Другие всё на машине по дороге ехали, а вы пешком по лесу надумали идти. Одни. Вот ногу и повредили.
– Так зачем же я, по-вашему, сюда приехал? – спросил Василий Петрович и вдруг подмигнул нам так весело, что мы оба засмеялись.
– Заповедник! – не выдержал я и остановился, точно с этим словом выпустил весь воздух из груди. – Делать. Настоящий. Для всяких зверей. Правда?
– Для лосёнков, – перебил меня Мишка.
– И для растений, – договорил я.
Василий Петрович взял со столика очки и принялся их старательно протирать. Я уже знал, это значит, что он волнуется.
– Правда, – отозвался он. – И вы оба у меня в заповеднике первыми помощниками будете. А вот мне тоже кое-что о вас рассказали. Как один мальчик почти целый день по лесу без отдыха бежал. А когда на завод прибежал, отдохнуть не согласился, а сразу всех повёл к нам с Серёжей на выручку. Правда?
Мишка насупился, отвернулся и, сняв руки со спинки кровати, сунул их в карманы.
– Есть о чём разговаривать, – отрывисто сказал он, не глядя на Василия Петровича. – Хотел и пошёл. И, совсем не бежал. И не думал вовсе.
Василий Петрович пристально посмотрел на него и повернулся ко мне.
– А о чём ты думал, – спросил он, – когда сам весь опалился, а всё-таки меня из огня тащил? Ведь ты сам мог сгореть.
Я посмотрел в глаза, не прикрытые очками и потому совсем не строгие.
– Я думал, – проговорил я, запинаясь, – какие длинные у вас ноги: я тяну, тяну, а они всё не тянутся.
Сестра вдруг закашлялась, лицо платком закрыла и отошла в сторону.
– Да-а, – медленно проговорил Василий Петрович и надел очки. – Ну, давай почитаем, что ты там записал…
Дикорастущие съедобные растения
Полезные советы
Записал Серёжа Воробьёв, ученик 3-го класса
В лесу, в полях, на огородах много всяких диких растений. Никто их не сеет и не ухаживает за ними, они сами растут и называются поэтому дикими. В огородах и полях их выпалывают и выбрасывают. Они мешают расти культурным растениям, которые люди сеют и садят. Но некоторые дикие растения тоже полезны человеку. Их можно есть, они называются съедобными. В растениях много витаминов: такого вещества, которое нужно для здоровья человека. Кто знает съедобные дикие растения, тот может варить себе из них суп и щи, и кашу, печь лепёшки, делать салат, пюре, сладкое повидло, чай и кофе.
И такие люди, если заблудятся в дремучем лесу, то с голоду не пропадут.
Вот самые известные съедобные дикие растения:
Рогоз (в некоторых местах его называют ещё чакан или куга). Растёт в мелкой воде, у берегов рек, озёр и на болотах, целыми зарослями. У него высокий круглый стебель без узлов и внутри не пустой, высотой в 2—3 метра. Листья узкие и длинные. Наверху стебля красивая шишка, точно из коричневого бархата.
Под водой или в топкой грязи у берега у рогоза – толстое горизонтальное корневище (подземный стебель), из которого растут корни и стебли. Корневище и корни можно печь на костре или в печке, как картошку, а можно очистить от оболочки, хорошенько высушить и смолоть – получится вкусная мука для лепёшек. Корневища и корни рогоза надо копать весной (март, апрель, май) или осенью (когда листья рогоза пожелтеют), потому что в них тогда больше питательного вещества – крахмала.
Молодые стебли рогоза, пока листья не развернулись, можно варить в солёной воде и есть.
Тростник. Растёт на болотах, на зарастающих озёрах, вообще в сырых местах.
Стебель до 2—3 метров высотой, круглый, внутри пустой, с узлами (как соломина), толщиной до 4 сантиметров.
Листья узкие, растут на стебле, на узлах его, до самого верха. Они не такие длинные, как у рогоза.
На верхушке стебля густая метёлка до 40 сантиметров длиной (а не шишка, как у рогоза). У тростника толстые длинные корневища. Их можно высушить, размолоть и из муки печь лепёшки.
Весной можно есть сырые или варёные молодые побеги тростника (с ещё не развернувшимися листьями). Они сладковатые на вкус.
Сусак (называется ещё оситняк). Сусак растёт в мелкой воде или на топком берегу у самой воды, на реках и озёрах. У него круглый стебель, высотой до полутора метров. На конце стебля цветы – растут они зонтиком – крупные, белые, слегка розоватые. Листья узкие и длинные, растут только у основания стебля.
Корневища сусака самые вкусные. Они толстые, сочные, их можно варить и печь, а из высушенных делать муку. Якуты (народ на севере СССР) в старое время пекли хлеб только из корневищ сусака, другой муки у них не было. Копать их лучше поздней осенью, когда в них больше крахмала.
Стрелолист. Растёт по рекам, болотам и озёрам. Стебель у него до 1 метра высотой, не круглый, а с гранями, на верхушке его белые цветы с фиолетово-красноватой серединкой. Цветы расположены не зонтиком, как у сусака, а метёлкой, так что их легко отличить от цветов сусака. Листья также не похожи на листья трёх первых растений, они разной формы: одни листья, подводные, длинные и узкие, точно тесёмки, другие плавают на поверхности воды – они овальные. А листья, поднимающиеся над водой, похожи на наконечники стрел, поэтому растение и называется «стрелолист». На одном кусте бывают листья всех трёх форм.