– А вот что ты мне скажи! – Зимобор вспомнил о главном препятствии, которое мешало ему стать смолянским князем. – Ведь я был когда-то обручен с дочерью Столпомера. А она умерла, но от меня не отстала! Она все ходит за мной, душит моих девушек, она не дает мне жениться! Что это значит и как от нее избавиться? Какой смертью она умерла, что не дает ей покоя?
Лицо Младины стало строгим и задумчивым. Она вздохнула, и у Зимобора сжалось сердце: неужели дело настолько плохо?
– Невеста твоя… – медленно выговорила вила, отводя глаза, и от тени, набежавшей на ее светлое лицо, сам воздух на поляне посерел. – Не в добрый час ты невесту выбрал, не в добрый час ее колечко взял. Погубит она тебя. Она – проклятая при рождении, и вся семья ее проклята. Теперь ее нет на белом свете, и у меня нет над ней власти.
– Неужели ничего нельзя сделать? Но хоть кто-то…
Младина опять покачала головой, и Зимобор опомнился: если даже вещая вила не может помочь, то где на свете та сила, что может?
– Какую бы невесту ты теперь ни выбрал, мертвая любую погубит, и тебя заодно, – шепнула Младина и положила свою легкую белую ручку на его руку.
Казалось, на кожу его упал легкий лепесток белоснежного цветка. Зимобора пробрала дрожь, дух захватило от восторга, лихорадочного волнения и тревоги. По жилам разлилось блаженство, а где-то в глубине спряталось ощущение смертельной опасности, отчего блаженство сделалось даже острее. В глаза ему смотрела бездна, но рядом с бездной он казался себе божеством, пламенным лучом, призванным проникнуть в бездну и зародить в ней жизнь…
– Только я одна ей не подвластна, – шепнула Младина, и ее мягкие руки обвили его шею.
Не помня себя, Зимобор обнял ее, почувствовав влечение такой силы, какого никогда и ни с кем не переживал. В его объятиях был сам образ совершенной красоты, девичьей прелести – и бездны, жаждущей луча. Все земные дела и заботы стали мелкими и ненужными, растаяли и улетели – перед ним была вечность и вселенная.
– Только я для тебя – дева, возлюбленная, жизнь… – шептал ему в уши страстный голос, уже не звонкий, а хриплый и трепетный. – Только меня люби, только меня обнимай… Я дам тебе все – любовь, счастье, власть, победы, долгую жизнь, вечную молодость. Я дам тебе все – но в обмен возьму тебя. Только я для тебя существую, вся твоя сила – только моя…
Зимобор уже ничего не слышал и не понимал: по коже катились волны жара и озноба, каждая жилка трепетала в предчувствии, нежные руки обнимали его, но он больше не видел существа, которому они принадлежали. Гибкое, теплое, упругое тело прильнуло к нему, но тут же растворилось и обхватило сразу со всех сторон. У него не было тела, он был не человеком, а только лучом света, который падал в черную бездну, пронзал первозданные темные воды, глубины которых было не под силу измерить даже ему…
С самого рассвета смоляне собирались на Княжьем поле. Настал девятый день после смерти князя – день погребения. Все были одеты в «печальные» рубахи белого цвета, цвета смерти, с посыпанными золой волосами. Домочадцы покойного запоздали: все утро искали старшего княжича, но напрасно. В последний раз его видели вчера ночью на курганах, а утром его не оказалось нигде – ни в княжьей, ни в дружинной избах. Никто из кметей, поздней ночью возвращавшихся на княжий двор, не видел его, – но тогда все были так пьяны, а вокруг было так темно, что это еще ничего не значило.
Княгиня и Избрана злились, хотя сами понимали: на Зимобора это не похоже. Он не мог забыть, какой сегодня день, не мог в такое время куда-то уехать, никому не сказавшись, к тому же никого с собой не взяв!
– Напился, видать, вчера, да и заснул там у могил! – ворчали среди княгининой челяди.
Достоян сразу послал людей поискать на Княжьем поле. Нашли примятую траву и пятна крови – и больше ничего. Кто бы ни устроил это ночное нападение, он позаботился убрать следы и теперь молчал, никак, естественно, не проявляя своей досады.