— Откуда вы все это такъ подробно знаете? спросила дѣвушка.
— А какъ же, помилуйте, господинъ исправникъ нарочито для этого письмоводителя своего, Никодима Дмитрича, къ Софрону Артемьичу прислали, такъ какъ они, въ Ковровѣ будучи, отъ Софрона Артемьича донесеніе получили объ этомъ самомъ, тоись, про Валентина Алексѣича, а тутъ же, въ городъ вернувшись, отъ господина Брауна, Василія Иваныча, настоящее услышали, который, въ присутствіи этого самаго Никодима Дмитрича, господину исправнику про все это до малости разсказалъ.
— А что же самъ Валентинъ Алексѣичъ?
— Только нынѣшнимъ утромъ пришли въ себя вполнѣ. А тутъ и докторъ Казиміръ Станиславичъ изъ Боврова тоже вернулись… Слава Творцу Небесному, живы и въ здравіи останутся. А теперь пока очень слабы, только въ полномъ умѣ, но говорятъ еще съ трудомъ. Изъ ихъ непространныхъ словъ такъ понять должно, что ихъ уже (Спиридонъ Иванычъ весь вздрогнулъ при этомъ,) забирало въ самую трясину, какъ вдругъ подхватило опять теченіе, только они ничего ужь этого не помнятъ, окромя того, что почувствовали, какъ во снѣ, сильный ударъ въ голову, а тутъ свѣтъ и совсѣмъ выкатился изъ ихъ глазъ. А Казиміръ Станиславичъ объясняютъ такъ, что ударило ихъ импетомъ въ этотъ самый корень и прошибло голову, — и даже, говоритъ этотъ самый докторъ, господинъ Подгурскій, что это къ ихъ спасенью произошло, потому кровь пошла, а что иначе, говорятъ, сотрясеніе бы мозга къ самому бы худому концу могло привести. А теперича онъ за нихъ ручается и…
Пинна Афанасьевна не дала ему кончить:
— Ну, и слава Богу, пусть живетъ себѣ, а главное, что мой Иванъ Николаичъ опять цвѣткомъ-піономъ разцвѣтетъ у меня… Она расхохоталась вдругъ зазвенѣвшимъ на весь лѣсъ хохотомъ:- поздравьте его, пожалуйста, Спиридонъ Иванычъ, я наконецъ совсѣмъ обѣщала ему выйти за него замужъ.
Учтивый конторщикъ поспѣшилъ снять шляпу:
— Имѣю честь искреннѣйше поздравить, Пинна Афанасьевна!…
— Принимаю, принимаю! продолжала она смѣяться. — Ну, вотъ и доѣхали!… Капитанъ!… Иванъ Николаичъ!…
Она затпрукала, осадила лошадку, обвела взглядомъ кругомъ.
Да, это было то самое мѣсто, гдѣ за часъ передъ тѣмъ происходило ея послѣднее объясненіе съ капитаномъ. Вотъ срубленный пень у самой воды, на которомъ сидѣлъ онъ, когда она увидѣла его. Вотъ и его, потерявшая всякую форму, старая тирольская шляпа, какъ спала тогда съ его головы, такъ и лежитъ на травѣ… Но самъ онъ… Его нѣтъ… Гдѣ
— Капитанъ, Иванъ Николаичъ! съ внезапнымъ, еще смутнымъ ужасомъ повторила она и разъ, и два, и три…
Отвѣта не было…
Она выскочила, кинувъ возжи, изъ своей нетычанки, подбѣжала въ водѣ.
Подъ ея отстоявшеюся, прозрачною поверхностью шли отъ берега далѣе въ глубь слѣды, еще ясно отпечатлѣвшихся въ твердомъ глинистомъ грунтѣ, мужскихъ каблуковъ.
Дѣвушка вскрикнула и опустилась въ изнеможеніи на траву. "Зачѣмъ?" такъ и зазвенѣлъ въ ея ухѣ отвѣтъ капитана, когда она говорила ему просто, что "жить надо"…
Спиридонъ Иванычъ растерянно подбѣжалъ въ ней:
— Пинна Афанасьевна, что же это, Господи!…
Она схватилась обѣими руками за голову и залилась слезами.
— Иванъ Ниволаичъ, капитанъ! крикнулъ въ свою очередь конторщикъ прерывавшимся отъ перепуга голосомъ.
Но отвѣта не было… да и никакого отвѣта уже быть не могло. Лишь кукушка изъ пустынной чащи слала тоскливый откликъ свой на эти слезы и отчаянный зовъ, да стая вороновъ, пронзительно каркала, несясь поверхъ лѣсныхъ вершинъ, по направленію въ Вѣдьмину Логу.
КОНЕЦЪ
1880