О чем она плакала? О том, что вышла за Адама? Но он был хорошим мужем: не пил, не играл, за женщинами не волочился. Всю жизнь работал и любил ее по-своему, молча, любил потому, что сжился с нею, и еще потому, что она, такая трогательная, кроткая и слабая, детски беспомощная, пробуждала в нем сознание своей силы и мудрости и инстинктивную потребность опекать её. Впрочем, по правде говоря, не известно, кто кого опекал. Ведь именно у нее, у этой «крошки», искал Адам всегда совета и утешения в черные дни, а их у него было в жизни немало.
Может, и до свадьбы дело дошло потому, что Марта однажды отправилась с ним в лавку выбрать для него добротную рубашку. Оба пережили тогда необычайные минуты: для Адама ново было то, что кто-то принимает в нем участие, для нее — что она может по-матерински заботиться об этом медведе.
«Отец твой был тогда ужас как заброшен, — рассказывала впоследствии Марта сыну. — Всегда он за все переплачивал, и вечно его надували. Ружьям, шкуркам, собакам он цену знал, ну а, например, носки выбрать хорошие или костюм и одеться по-людски — где там! Я хоть и глупая, а такого неряшества вытерпеть не могла…»
Вначале им жилось хорошо. С железной дороги Адам ушел и занялся скупкой мехов. Дело шло на лад, скоро они поселились уже в собственном домике и стали понемногу копить деньги в надежде, что через год другой смогут вернуться в Польшу с порядочными сбережениями. Но приехали новые люди из Польши, стали болтать о современных способах торговли, о крупных рынках и оборотах. Говорила я ему, что компаньоны эти разные не доведут до добра. А он не верил — как же, земляки! Ну и обобрали его, добились своего, а хуже всех оказался самый закадычный его приятель и земляк — Рыневич. Забрал все наличные деньги и удрал. Вот и пришлось нам отдать все имущество, даже домик, за долги по векселям.
Пошёл Адам в польское консульство правды искать, просил, чтобы помогли ему найти этого мошенника. Какое там — ищи ветра в поле! Не вытерпел он, наговорил резкостей консулу. А тут скоро началась перепись польских граждан. Ну и припомнили ему это, проучили бунтаря из «Пролетариата», чтобы знал приличия. «А где у вас документы, удостоверяющие польское подданство?» Правда, потом один сотрудник консульства шепнул ему, что не беда, если документов нет, их можно заменить сотней долларов. «Так я должен долларами доказать, что я поляк? Иди ты, пан, к чёртовой матери!»
И остался Адам ничьим подданным, без всяких прав. Мало того — без работы, без гроша в кармане, без крова над головой. А ведь надо было семью кормить. На железную дорогу принимали уже только советских и китайских граждан. Пришлось идти с поклоном к пану Ковальскому, у которого миллионные концессии[4], чтобы взял на работу хотя бы лесорубом («истребителем», как их тут называют) — тайгу мерить да вырубать.
Двенадцать лет Адам делал это с отвращением, скрепя сердце, вывозил драгоценные старые деревья, как трупы. Работал добросовестно, но всегда был угрюм, как делающий свое жестокое дело палач. Лесорубы его уважали, но недолюбливали. Зато жену его все любили: рассказывали ей о своих жёнах и детях, делились радостями и горем, а она давала им советы. И хотя эти люди говорили по-китайски, а она по-польски они каким-то образом понимали друг друга. Марта, хоть и твердила о себе постоянно, что она женщина глупая (и в некоторых отношениях это было не таким уж преувеличением), но обладала мудростью любящего женского сердца. У неё был только один ребёнок, а сердце — большое. Оно излучало нежность на всё вокруг: на мужа и сына, на лесорубов, на домашних животных и птиц… Даже Яга, собака с щенячьего возраста очень хитрая и злая, только её одну любила и лизала ей руки.
Пел ли обо всем этом змей цаоэр?
Ночь светла и тиха. Нет никакого цаоэра, ничего нет больше. Все — только в твоем сердце, сын.
Река звонко лепечет на быстринах. Так же шумела она в давние времена вокруг стоявшей на её пути глыбы гранита, только тогда эта глыба была на десять метров выше. Долбила, долбила вода гранит, размывала гравий и песок и постепенно, прокладывая себе русло вниз, в долину, обточила глыбу, превратив ее в отвесную скалу, расширенную кверху наподобие поднятой руки, сжатой в кулак.
В лунном свете на этой скале отчетливо выступают черные силуэты юноши и собаки.
«Пустая ночь» — так, кажется, говорилось в Скерневицах о ночах бдения над умершими.
Вспомнилось это мельком, но он знал уже наверно, что эта «пустая» ночь над телом матери и Скерневицы, такие, как описывала их мать, западут ему в душу на всю жизнь.
4
Концессия Ковальского. Ковальский, самый крупный польский предприниматель в Китае, имел концессию на вырубку леса на территории в 5770 кв. км. Для сравнения напомню, что самая большая в Европе пуща, Беловежская, перед первой мировой войной занимала 1200 кв. км. У Ковальского на концессии были две лесопилки, две электростанции, сорокапятикилометровая узкоколейная железная дорога и семикилометровая горная канатная дорога, а также единственная в Маньчжурии фабрика фанеры и картона. На концессии было занято в зависимости от сезона от 2 до 8 тысяч рабочих, преимущественно китайцев, и от 90 до 300 служащих, среди которых было много поляков.