— Ишь бесится! Как будто смерть свою отпугнуть хочет.
— Они про смерть ничего не знают, — возразила Ашихэ, усаживаясь в яме.
— Разумеется, не знают, — охотно подтвердил Виктор только затем, чтобы завязать разговор и отвлечь Ашихэ от мысли о Среброголовом, обо всем этом гнусном деле. — Только мы, люди, сознаем, что есть начало и конец. А животные… они живут минутой.
— Живут вечно. Так им кажется.
— Ну, значит, бессмертны. Только то важно и реально, что знаешь и чувствуешь. Вот этакий козел, к примеру. Он не знает, что когда-то родился, что уже подходит к концу его срок — пятнадцать лет быстро бегущей жизни.
Эта тема, быть может и глубокомысленная и любопытная, сейчас нужна была Виктору только для того, чтобы не смотрели на него так печально и неподвижно глаза на застывшем лице Ашихэ, неясно видном в сером рассвете. Он жаждал во что бы то ни стало вырвать ее из этого оцепенения. Если бы умел, он рассказал бы ей сейчас увлекательную сказку о жизни этого старого козла. Блаженное лето среди сочных зеленых трав. Зимние невзгоды, страшные призраки ночи — сверкающие во мраке глаза волков и тигров, минуты счастья, неразлучные для него с благоуханием азалий, ночи любви, летние утра, когда бродит он со своими косулями…
— Право, иногда мне думается, что мы за наш хваленый разум платим слишком высокую цену. Честное слово, такой вот козел или олень больше берет от жизни. А когда одряхлеет и гибнет в когтях рыси или ирбиса, чувствует только боль и страх, но страх новой боли, а не смерти. Не знает он, что вот сейчас ему конец и жизнь никогда, никогда не повторится…
— Скажи, Вэй-ту, — мягко перебила Ашихэ, — ты уверен, что правильно понял Багорного? Ведь только один раз это и было, да и то в бреду. Он действительно подписал, что Среброголовый агент?
— Нет, это я добавил в азарте, — сознался Виктор. — Я не знаю, как Багорный вел себя на суде.
— Значит, суд все-таки был?
Она молила о крохах — о едином слове сомнения. Оно облегчило бы ей душу… до вечера. Но ведь ночью истину ей возвестят выстрелы и от иллюзий ничего не останется. Ложь из милосердия не поможет — потом еще больнее будет узнать правду.
— Да, суд был. Я сам это прочел в вырезке из газеты.
— И больше ты ничего не знаешь?
— Ничего.
Они примолкли. Опять хищный, резкий визг напомнил им о дурном предзнаменовании: куница все же схватила белку… А в ушах звенело от тетеревиного хора на болотах. Тетерева играли, как вчера, и дрались из-за своих тетерок.
— Поспим. Все выяснится завтра… то есть сегодня, — поправил он себя, так как уже светало.
Обоим не спалось. Ашихэ лежала, прижавшись к Виктору, но он чувствовал, что она ушла от него куда-то далеко, в свои трудные и чуждые ему мысли о судьбах Китая. Сквозь сетку ветвей над их головами просвечивало хмурое небо, желтоватое, как пергамент, как веки птичьих глаз. «А что, если и ночью оно будет в тучах? Черт возьми, об этом я и не подумал! Хорош я буду на том склоне, который вчера себе наметил, метров на пятнадцать выше перевала… Внизу кто-то крадется, подходит к Ашихэ, а ночь как смола, и мы не будем знать, кто идет, — ведь Ашихэ не стала спорить». Конечно, он это устроит лучше. Осторожность не мешает, хотя в этом случае она совершенно лишняя…
Она говорила это торопливо и с наигранным спокойствием. Хоть бы поскорее осталась позади эта подстерегающая их душная ночь! А там тоскливую тревогу сменит радость, когда Среброголовый и Багорный, объединив отряды, возьмут форт! Достанется же японцам! Их прогонят, а война уже идет к концу, это все говорят. Китай будет свободен и отчизна Виктора тоже.
— Как она зовется на вашем языке? Ты говорил, но я позабыла.
— Польша.
— Польша… А женщин там уважают? У них такие же права, как у мужчин?
— Ашихэ, ты мне зубы не заговаривай. Знаю, к чему ты клонишь, но на этот раз ты меня не собьешь.
— Да я и вправду люблю слушать твои рассказы про мать и про ее родину.
— А что у меня еще осталось? Ты здесь и Польша где-то на краю света.
— Будет у тебя и она и я.
— До сих пор ты никогда этого не говорила. Значит, ты решилась?
— Ах, сколько времени можно упираться, если ты так тоскуешь по своей родине и сражаешься за мою… Конечно, я в конце концов поеду с тобой.
Они вернулись на развалины Фанзы над порогами, доели там остатки своих запасов. Виктор пошел принести воды для чая. Проходя мимо мостков, он посмотрел на оба ровно обтесанных ствола громадных елей, переброшенных через речку. Снизу они всегда были покрыты брызгами, сверху — тонким слоем плесени. И на ней не было никаких следов! Но следы должны были быть, если здесь прошли Чэн, Су и Мо Туань. Три человека не могли пройти, не оставив отпечатков на зеленом мягком налете. Видно, эти трусы где-то притаились и из своего укрытия намерены наблюдать, чем все кончится.