— Вперёд!
Из кустов можжевельника вылетел целый выводок по-осеннему взаматеревших тетеревов. От шума крыльев Фрина даже присела.
— Умница, молодец! — в восторге воскликнул я.
Теперь уже сомнений не было — Фрина сама, без всякого руководства, отыскивала дичь, но не становилась на стойку, а возвращалась к нам и вела нас к найденной птице.
Вот так сюрприз! Жена от радости бросилась обнимать и целовать свою любимицу. Я был тоже чрезвычайно доволен. Но как же егерь-то, у которого Фрина находилась в натаске целое лето, ничего не заметил и вернул её как совсем непригодную?
Всю дорогу к дому мы с женой говорили о Фрине. Ведь возвращаться со стойки её никто никогда не учил. Значит, она сама сумела преодолеть охотничью страсть, которая заставляла её замереть возле птицы. Привязанность к людям у неё оказалась сильнее. А может быть, Фрина по-своему, по-собачьему, как-то сообразила, что именно так и следует поступать. Во всяком случае, Фрина сделала то, чего не смогли сделать ни Джек, ни другие собаки, которых я до сих пор имел.
С этого дня я начал брать на охоту обеих собак. Но где же старому Джеку было угнаться за быстрой как ветер Фриной!
Она носилась по лесу, отыскивала тетеревов и, только когда, бывало, найдёт, возвращалась к нам и вела вслед за собою.
Но Джек, даже глядя на Фрину, не мог усвоить её повадки. Разыскав дичь, он, как и прежде, упорно стоял на стойке, не двигаясь с места, сколько бы я его ни звал.
Так и не понял старик, чего от него я требую. Смекалка Фрины оказалась не для него.
НОСАТИК
Лес уже сбросил листву. Дни наступили пасмурные, но тихие, без ветра, настоящие дни поздней осени. В такую пору хорошо надеть тёплую куртку, высокие сапоги, взять ружьё и отправиться на охоту.
Есть что-то особенно привлекательное в этих тусклых осенних днях. Идёшь по лесной тропинке среди молодых берёзок, дубов, осинок, среди кустов орешника. Кругом тишина — ни пения птиц, ни шороха листьев, только изредка упадёт на землю тяжёлый созревший жёлудь.
На голых сучьях повисли капли росы — следы ночного тумана. Природа как будто задумалась, будто ждёт прихода зимы, ждёт, когда мягкие хлопья снега укроют всю землю и нарядят в пушистую шубу голый прозябший лес.
А пока что стоит он, хмурый и прозрачный.
Далеко видно кругом сквозь тонкий узор облетевших веток.
Легко дышит осенней свежестью грудь, и невольно тянет идти всё дальше и дальше вперёд по влажной, укрытой жёлтой листвой тропинке. Идти и поглядывать по сторонам на последние, уцелевшие на ветвях бурые листья, на огромные, совсем разбухшие от старости и дождей грибы шлюпики и слушать, слушать до звона в ушах эту чуткую тишину осеннего леса.
Не раз приходилось бродить мне с ружьём в такие деньки, разыскивать с помощью моего друга Каро затаившихся под кустами длинноносых лесных куликов-вальдшнепов.
Поздняя осень — самое время для такой охоты. Готовясь к отлёту в южные страны, лесные длинноносики выбираются из глухой чащи на более открытые места: опушки, поляны. В эту пору вальдшнепов в наших лесах становится значительно больше. К местным птицам присоединяются ещё пролетающие из северных мест.
Пока стоят тёплые дни, вальдшнепы не торопятся улетать на юг и гостят у нас. В иные дни их бывает так много, что собака становится на стойку почти под каждым кустом. Осеннее скопление вальдшнепов у охотников называется высыпкой. Птицы и вправду как будто высыпали откуда-то и рассыпались по всему лесу. А пройдёт день-другой, и в тех же местах не найдёшь ни одного долгоносика: значит, уже улетели дальше к югу.
Летят вальдшнепы не днём, а ночью. Поэтому не увидишь, когда они успели исчезнуть из наших мест.
Так и со мной однажды случилось. Ещё накануне я попал на хорошую высыпку, а через день — хоть шаром покати — ни одного вальдшнепа не найду. Облазили мы с Каро все заветные уголки — пусто. Ничего не поделаешь, значит, ночью отбыли. Так и пошли мы домой ни с чем.
Вышли на широкую просеку. Каро не спеша трусил впереди.
Вдруг пёс метнулся в сторону, будто кто-то невидимый дёрнул его за шею, метнулся и замер на стойке.
Я сразу понял: Каро с ходу почуял дичь. Это её манящий запах как магнит притянул к себе пса и заставил застыть на месте. Я приготовился к выстрелу.
— Вперёд!
Собака сделала шаг, другой и вновь замерла. А птица всё не вылетает.
Подхожу ближе.
— Ну, вперёд же!
Каро дрожит от волнения, припал на все четыре лапы, словно готовясь к прыжку, но не двигается.
— Да где ж она? Выгоняй скорее!
От возбуждения Каро совсем припал к земле.
Гляжу: прямо перед его мордой среди листвы какой-то пёстрый комочек. Вальдшнеп. Сидит и не шелохнётся. Собачий нос от него на четверть, не дальше.
Бедный старый Каро! Какие муки переживает он в эти секунды! Ведь прямо в нос ему ударяет крепчайший запах дичи. Каро не только чует, он видит дичь. Глаза его широко раскрыты и устремлены в одну точку. Из открытого рта вырывается порывистое дыхание.
А вальдшнеп сидит всё так же неподвижно, будто неживой.
Я наклоняюсь, протягиваю к птице руку.
Пёстрый комочек вмиг оживает. Птица вскакивает и неуклюже бежит в кусты. Тут Каро не выдерживает. Прыжок — и носатый беглец уже схвачен.
Но ведь это же преступление, преступление против собачьей науки: схватить дичь без разрешения хозяина!
Каро и сам чувствует всю тяжесть такого проступка.
Он виновато глядит на меня, виляет хвостом, но вальдшнепа не выпускает. Каро держит его во рту так осторожно, что не придавит, не сомнёт ни одного пёрышка.
— Что же ты наделал? — с напускной суровостью говорю я. — Ай-яй-яй! Давай-ка его сюда!
Пёс сразу чувствует, что я не очень сержусь, — значит, всё хорошо. Он подбегает ко мне, суёт в руки свою добычу.
Я беру вальдшнепа и внимательно осматриваю: «Почему же он не взлетел? Может, повреждены крылья? Нет, всё в порядке. И не больной. Ишь какой толстый, прямо весь налитой. В чём же тут дело?»
На груди у птицы перья взъерошены. Осторожно раздвигаю их. На теле синий кровоподтёк, как от ушиба. Скорее всего, на лету вальдшнеп обо что-то сильно ударился.
Я оглядываюсь по сторонам. Вдоль просеки тянутся телеграфные провода. Вот и разгадка. О такие провода в тёмные ночи нередко разбиваются перелётные птицы. Я ещё раз осматриваю своего пленника. Кости целы, значит, только ушибся. Это скоро пройдёт.
Я решил на день-другой взять носатого путешественника к себе на дачу. Пусть посидит, пока оправится, а то здесь, в лесу, его мигом разыщет лисица.
Принёс я вальдшнепа и посадил в просторный фанерный ящик; сверху закрыл мягким платком, чтобы он головку себе не разбил, если начнёт взлетать и биться. Но вальдшнеп оказался на редкость спокойным. То ли он от ушиба ещё не оправился, то ли уж такой непугливый попался.
В ящик я поставил поилку с водой, настелил моху и побольше сырой опавшей листвы — целую кучу из леса принёс. В листве всякие червячки, жучки, личинки водятся. Вальдшнепы их всегда оттуда добывают, этим питаются. Я постарался создать своему носатику привычную для него обстановку.
В первый день он ничего не ел, не пил, всё в уголке сидел нахохлившись. А на второй день начал по ящику расхаживать. Заглянул я в щёлочку: вижу — бродит мой вальдшнеп по листьям, степенно так расхаживает. Потом запустил в них клюв и ну давай в листве копаться. Что-то нашёл, съел и вновь за своё принялся. Комично так у него получается. Нос длинный, прямой, он им, как палочкой, листву ворошит. Вот опять схватил что-то. Гляжу — вытащил червяка, хотел проглотить, приподнял голову, а на носу лист нанизан. Как тут быть?! И червяка упустить не хочется, и лист с носа не сбросишь. Потряс головой — ничего не выходит. Потом опустил клюв, наступил лапой на лист, сразу стащил, а червяка всё же не отпустил — съел его. Видно, дело на поправку пошло.