* * *
- Тебя как зовут? - Блондинчик уже стоял здесь.
- Горгона, - сказала Лека. - Медуза Горгона. Не пялься на меня так. Окаменеешь.
- Кое-что у меня уже окаменело, - сказал блондинчик. - Не хочешь посмотреть?
- Нет.
Что делать? Бежать в сортир на помощь Демиду? Неудобно как-то. Дать этому типу в морду? Прибежит еще десять таких. Ну точно влипла.
- Ты это... - примирительно сказал блондин, - мужичков своих не жди. Их это, отоварили уже. Да ты не расстраивайся. Не дело это - со всякими черными связываться. Не понимаю я этого. Что, своих русских не хватает?
- Слушай, у тебя работа есть?
- Ну, есть. - Парень нерешительно топтался на месте. Не таким уж и крутым он был. Прав был Дема - шпана мелкая. - А чего? Может, в секретарши ко мне хочешь?
- У меня тоже работа есть. Работа у меня такая - переводчик. Понимаешь, ты...
Из туалета раздался рев трех глоток одновременно. Лека вскочила, но ее вмешательство уже не требовалось. Дверь распахнулась, и оттуда вывалился толстяк Феттучино. Под глазом у него красовался свежий фингал, галстук был оборван наполовину и затянут на жирной шее так, что непонятно было, чем господин Феттучино дышит. Глаза его лезли из орбит - от нехватки кислорода, а может, от возмущения. Ширинка у Феттучино была расстегнута. Нетвердым шагом двинулся он к Леке. Блондин ухмыльнулся, достал из кармана кастет аккуратный, никелированный - и медленно надел его на руку.
- Сейчас будем веселиться; - произнес он деловито.
Где Демид? Неужто его достали?
Из туалета независимой походкой вышел Дема. Выглядел он, пожалуй, лучше, чем полчаса назад. Умытый, даже причесанный. В руке он нес две пары штанов, которые только что украшали мясистые ляжки братьев Черникиных. Дема скомкал их в узел и закинул на люстру, которая при этом закачалась и едва не свалилась ему на голову.
- Приношу свои извинения, мистер Феттучино, - сказал он громко. - Я куплю вам новый галстук.
Феттучино уже не слышал его. Потому что картина, которую он увидел, не могла присниться ему даже в страшном сне. Пятеро или шестеро молодцов со ржанием вскочили из-за столиков и бодро двинулись к нему через зал. Дверь туалета слетела с петель и оттуда, стискивая друг друга животами, с отборным матом вывалились два братца - оба в ситцевых семейных трусах до колен.
Лека опередила их всех. Она схватила блондина за руку с кастетом и, пока тот с тупым мычанием пытался освободить ее, въехала ему лбом в нос. Не очень сильно. Так, чтоб не убить. Пусть живет.
Блондин упал, выпал из поля зрения. Лека тремя прыжками оказалась рядом с ошалелым итальянцем, схватила его за рукав и потащила к выходу. Кажется, она кричала что-то - по-русски, переводу не подлежащее. А может, это матерились братья Черникины, которых Демид вколачивал обратно в туалет, как костыли в шпалы. "Porco madonna!!!" - орал оживший Феттучино, когда бил в морду швейцару - ни в чем не виноватому, а может быть, как всегда, виноватому во всем. В такси остро воняющий потом Феттучино перестал выражаться, застегнул ширинку, достал платок и приложил его к глазу.
- Черт возьми, - сказал он. - Давно не попадал в такие заварушки. Да, потерял я форму. Потерял. И давно.
Лека молчала. Что она могла сказать?
- Как Коробов? - Феттучино морщился от боли. - Мы оставили его одного. Очень плохо. Там целая банда. Нужно вызвать полицию.
- Не нужно. - Лека смотрела в окно. - Он сам разберется. Это же Демид.
* * *
- Ну как он? - Демид был спокоен, как удав. Ну конечно, чего ему беспокоиться?
- В порядке. Он ничего оказался, этот Феттучино. В молодости, наверное, всякого повидал. Тобой восхищался. Спрашивал, не хочешь ли ты пойти к нему в телохранители?
- А о моем... О проекте?
- Ничего. Ни слова.
- Понятно, - сказал Демид. - Это понятно.
- Дик!!! - заорала Лека. - Зато мне ничего не понятно! Что произошло?! Как ты мог допустить, что эти два урода, два жирных индюка, добрались до Феттучино? ЗАЧЕМ ты это сделал?
- Да, я сделал это. Я задержался. Секунд на десять. - Глаза Демида, обычно затуманенные серой дымкой, вдруг обрели кинжальную ясность. - В конце концов, я тоже человек. Я имею право на слабости. Я - не машина. Мне стало обидно. Обидно, что этот чванливый Чарли Феттучино, толстый вонючий чмошник, думает обо мне, о тебе, обо всех нас как о полном дерьме и ничтожестве. Он понятия не имеет, что за сокровище я ему предлагаю. Он и мысли не допускает о том, что русские могут изобрести что-то путное. Я для него - прощелыга, халтурщик, хотя и пытающийся придумать что-нибудь, не смахивающее на полную бредятину, чтобы выцыганить у него денежки. А знаешь, что он думает о тебе?..
- Плевать мне на это, - устало сказала Лека. - Опять ты за свои сказки, Демид. "Он думает... Она подумала..." Человек не может читать чужие мысли. И ты не можешь их читать. Вся эта телепатия - чушь собачья. Просто тебе хочется считать, что он так думает! Ты сам придумал его мысли и на основе своего кретинского самомнения совершил суд и вынес приговор: "Денег не даст, а раз так, пускай все собаки рвут его на части!" Ты невыносим, Демид. И никогда не видать тебе денег как своих ушей! Ты распугиваешь клиентов, как болотная кикимора! Сам жри своих эмбрионов!
Слезы предательски пролились по щекам горячими дорожками, и Лека опустила голову. Ей не было жалко Феттучино. Не было жалко денег. Ей было страшно за Демида. Ее родного, любимого Демку. Что-то странное творилось с ним. Он менялся. Он стал (хуже?) нет, жестче. В стертых архивах ее памяти зашевелились воспоминания. Когда-то такое уже случалось с ним.
До болезни? Нет. Ничего не помню. И не хочу вспоминать. Я просто устала.
- Телепатия существует, - сказал Демид.
- Да? (осел упрямый) Тогда угадай, о чем я сейчас думаю! (раз два три четыре пять вышел зайчик погулять) Ну, давай угадывай! (ни черта у тебя не получится)
- Сейчас не могу. - Демид виновато почесал в затылке. - Это иногда само собой получается. Помимо моей воли.
- Все. - Лека хлопнула ладонью по столу. - Вопрос закрыт. Еще раз услышу об этом - вызываю псих-бригаду.
Глава 2
Сергей встал на колени и заглянул в дыру. В пролом, обрамленный серыми заплесневелыми кирпичами. Метра на два еще можно было различить стены штольни, уходящей вниз под углом, пол, заваленный ржавой арматурой и позеленевшими ноздреватыми обломками бетона. Дальше дневной свет не проникал. Дальше начинался густой затхлый сумрак.