Прошло два часа, а мы все летели вслепую, и нос мой был почти беспрерывно прижат к оконному стеклу. Другие пассажиры, вероятно, думали, что я лечу на самолете в первый раз в жизни.
Прошло еще полчаса, а мы все еще шли вслепую, а до Кливленда оставалось всего полчаса пути. В конце концов, мы вышли из тумана перед самым Кливлендом. Мы летели низко, но огни под нами светили тускло, хотя мы проносились совсем близко от них. Когда мы сели, видимость была ничтожная, а скоро туман и совсем заволок землю.
Остальные пассажиры всю дорогу спали и проснулись перед самой посадкой. Но мне было не до сна. Я знал, что горючего на самолете в обрез. Случись нам сбиться с пути, вынужденная посадка была бы неизбежна. Если бы эти пассажиры могли прочесть мои мысли или хотя бы, как мне думается, мысли пилота, в кабине, вероятно, произошла бы драка за мой парашют.
И стыдно же мне было!
Однажды я производил испытания самолета в Баффало. Меня пригласили туда как эксперта, как человека, блестяще знающего свое дело.
Я взлетел и стал сильно раскачивать самолет с крыла на крыло. Я проделывал это на разных скоростях и все время внимательно следил за элеронами. Мне нужно было прежде всего выяснить, не наблюдается ли у них тенденция вибрировать при большом угле атаки. Потом я стал дергать ручку вперед и назад, чтобы посмотреть, как будут вести себя элероны, если я введу самолет в большой угол атаки этим новым способом.
Спустя некоторое время я сделал перерыв в своих наблюдениях и огляделся, ища глазами аэродром. Его нигде не было видно! Я совсем забыл, что летаю на скоростном самолете и могу в очень короткое время сильно отдалиться от аэродрома. К тому же местность была мне незнакома, а карту я с собой не взял. Эх, ну что мне стоило перед взлетом приколоть к стенке кабины карту!
Я знал, что аэродром расположен где-то западнее города. Мне казалось, что он на север от меня. Но на каком расстоянии — я не знал. Я не мог даже вспомнить, совсем ли он близко от города или отстоит далеко от него. Помнилось, что довольно далеко, но насколько именно — я не знал. Ах, почему я во-время не вспомнил о карте! Почему я хотя бы не держался вблизи аэродрома! Почему вообще хорошие мысли являются всегда так поздно!
Меня охватил панический страх. Я, высококвалифицированный летчик-испытатель, заблудился над аэродромом. Можно ли выдумать положение глупее?
Теперь надо кружить в беспорядочных поисках аэродрома, и, возможно, я не успею найти его, прежде чем придется итти на посадку из-за погоды, неважной, кстати сказать, и грозившей еще ухудшиться, или же у меня выйдет весь бензин. Что если я буду вынужден сесть на чужом поле, на каком-нибудь пастбище, например, да еще сломаю при посадке машину? Что мне тогда сказать в свое оправдание?
Я решил летать взад-вперед, с севера на юг и обратно, делая концы по десять-пятнадцать миль, и начать достаточно далеко от города, чтобы, постепенно приближаясь к нему, не пропустить аэродром. В этом будет, по крайней мере, какая-то система.
Я нашел аэродром после того как сделал три таких конца. Но как я вспотел! И как внимательно я потом следил за этим проклятым аэродромом!
Помощник
Дик Блайт — это ходячая коллекция авиационных преданий.
Я как-то наткнулся на Дика в ресторане на аэродроме Рузвельта, и он рассказал мне следующую историю про Дина Смита. Смит — один из самых старых почтовых летчиков. Он начал возить на самолетах почту давно, сейчас же после войны, когда это было еще в новинку. Это тощий, добродушный парень шести футов и двух дюймов ростом, который никогда не любил распространяться о своей летной работе.
Дик встретил его, когда он только что вернулся из Аллегенских гор, где потерпел очередную аварию. Это было очень давно, аэродром Рузвельта назывался тогда аэродромом Кэртиса, и почту отправляли оттуда, а не из Ньюарка, как теперь.
В момент встречи Дик засовывал свои длинные ноги в кабину самолета DH, готовясь опять везти ночную почту.
— Где это ты пропадал? — приветствовал его Дик.
— О, — сказал Дик, — я прошлой ночью попал в чертовскую переделку. Только что вернулся.
— А что с тобой случилось? — спросил Дик. — Да вот, налипла на меня в темноте целая груда льда. Машина стала терять высоту, я подбавил ей газу. Она продолжала терять высоту, я подбавил ей еще газу. Она все свое, я дал ей полный газ. Она валилась прямо на деревья. Я уже сделал все, что мог, но удержать ее был не в силах. Тогда я сказал: — Ну-ка, господи, выручай теперь ты, — и отпустил ручку, и воздел руки к небу.
— Ну, дело для него оказалось, наверно, трудное, потому что он угробил-таки мою машину. Швырнул ее на горный хребет, знаешь, последний, уже у самого Бэлфонта.