И вот теперь та самая Ханна стояла вместе с нами на взлетной полосе, готовясь снова забраться в кабину «Ме-163А», присоединиться к нам в барокамере, или в «прачечной», и в действительности быть обыкновенным солдатом среди других таких же солдат. Да, в Ханне совершенно ничего не было мужского. Она была вполне миниатюрным созданием, а когда смеялась, то можно было подумать, что это хохочет молодая девчонка. И лишь в ее взгляде читалась железная воля, внутренняя сила, и неуемная энергия скрывалась в ее хрупком теле. Каждый раз, подавая ей руку, когда она садилась в кабину и пристегивала себя ремнями к креслу, мы не могли не почувствовать, насколько эта девушка храбрая и мужественная.
В то же время мы все очень волновались за ее безопасность. И это было не потому, что мы считали возможность летать на самолетах лишь своей прерогативой. Это было потому, что мы были мужчинами, а Ханна – женщиной. И опять, Ханна была не просто особой женского пола, она являлась одной-единственной Ханной Рейч, символом женственности Германии и идолом немецкой авиации. Но Ханна, казалось, не понимала ни наших страхов и беспокойства, ни того факта, что все мы сейчас трепещем перед ней, будто перед генералом, приехавшим проверить нас. Она была прирожденным летчиком, и телом и душой. Для Ханны не существовало просто мужчин и женщин. Все для нее подразделялись на пилотов и «всех остальных»!
Рис. 6. «Ме-163В»
Спустя короткое время после приезда Ханны Вольфганг Шпёте лично произвел полет на «Ме-163В». Это случилось удивительным зимним утром. Аэродром был покрыт тонким слоем свежевыпавшего снега, такого же чистого и искрящегося, как колотый сахар, а отражавшееся солнце давало эффект, будто рассыпали бесчисленное количество бриллиантов. Зимнее небо было потрясающе синим, и маленькие столбцы дыма лениво поднимались вверх; это дымили трубы близлежащих домов в Цвишенане и знакомый до боли местный поезд, направляющийся но своему обычному пути в Ольденбург.
Приготовления к взлету были, как всегда, ответственной процедурой. Пилот приставил миниатюрную лестницу, без которой нельзя было попасть в кабину, пристроил парашют в удобное положение на спине, а затем один из помощников закрепил его, как полагается. Забравшись в кабину, он проверил приборы, пользуясь последней возможностью проверить их защитных очков, соединил штекер шлемофон с рацией, проверил генератор, прицел, приемник воздушного давления, элероны и закрылки, выставил триммера на взлет. Затем он надел и проверил кислородную маску, а потом его механик закрыл фонарь кабины, который запирался изнутри. Теперь все было готово к взлету.
Мы стояли, молчаливо наблюдая за процессом. В это утро «комета» должна была совершить первый полет с нашего поля. Наконец, наш командир дал знать, что он готов к старту, и после этого включился стартер, и турбина начала завывать, как брошенный фокстерьер. Звук сделался чище, раздался резкий треск, когда топливо потекло в камеру сгорания. Белый пар растворился, послышалось журчание, а потом, с грохочущим стуком, «комета» начала подаваться вперед, как утка на сухой земле, которая пытается взлететь. Внезапно самолет рванул вперед с оглушительным ревом, а мы жадными глазами следили за ярко-красной машиной, которая, слегка подпрыгивая, понеслась но полю, как привидение, и, наконец, оторвалась от земли. Набрав высоту около десяти метров, Шпёте сбросил шасси, издавшие дикий скрежет, когда истребитель освобождался от них, и в следующее мгновение машина стрелой пошла вверх. Она пересекла приграничную полосу аэродрома и, задрав нос, устремилась в небесную синеву, оставляя за собой серебристый хвост. Что за зрелище! Наши глаза следили за сделавшимся крохотным самолетом, до тех пор пока он не исчез из виду, а потом еще долго изучали оставленный след, который продолжал тянуться на высоте в десять – двенадцать тысяч метров, говоря о том, что самолет продолжает свой полет на расстоянии, недоступном человеческому глазу. Но и эта белая, тонкая, как булавка, линия постепенно растворилась в синеве зимнего неба. Некоторое время спустя наше внимание привлек шум, становящийся все громче, и, наконец, Шпёте со свистом пролетел через взлетное поле, пройдясь совсем низко над нашими головами, и снова умчался ввысь. На этот раз мы все время могли наблюдать за его траекторией движения и видеть, как Шпёте выполняет серию умопомрачительных виражей, уменьшая их амплитуду по мере снижения высоты. Постепенно самолет приблизился к земле и произвел мягкую посадку, проскользив по белоснежному покрову поля.
Когда мы подбежали к «комете», Шпёте все еще сидел в кабине, счастливо улыбаясь, но совершенно не в состоянии пошевелиться – его пальцы буквально задеревенели под перчатками от холода, и он не мог ни отстегнуть ремней, ни подняться с кресла. Он был словно беспомощный ребенок, и, к счастью, для экстренного выхода не было необходимости. Мы вытащили его из кабины и, пока он рассказывал о полете, растирали ему пальцы снегом, и, хотя это был первый пробный полет «Ме-163В», со стороны могло показаться, что группа пилотов обсуждает обыкновенный полет, каких множество происходит ежедневно.
Мы так радовались успешному полету Шпёте, что не могли дождаться дня, когда тоже сможем подняться в кабину «кометы», чтобы осуществить свой первый старт. Погода продолжала оставаться замечательной, один чудесный день следовал за другим, и за этот период к нам прибыли еще несколько истребителей «Ме-163В», и их испытание осуществлялось но плану. Мы же продолжали свои полеты на «Ме-163А», страхуемые «Bf-110», но теперь это занятие казалось скучным и неинтересным, и мы все с большим нетерпением ожидали окончания этой фазы нашего обучения, чтобы в конце концов вступить в настоящую схватку с «летающей бомбой».
Сержант Алоиз Вёрндл из Ахау, отличный парень и надежный товарищ, летающий с предельной точностью, согласно приборам, был выбран среди нас, учащихся, чтобы первым совершить старт.
– Удачи тебе, Алоиз! – прокричали мы, когда он оторвался от полосы. Так как мы были новичками, то в нашем случае для успешного взлета было безопасней, если подвесные баки не будут заполнены до краев, хотя мы считали, что несколькими сотнями литров больше или меньше, разницы нет – ведь это было горючее Т! Конечно, это значило, что «комета» не сможет подняться на высоту, на которую она способна. Как и следовало ожидать, двигатель самолета Алоиза не смог потянуть выше шести тысяч метров, и он повернул обратно, в сторону аэродрома, планируя вниз, в соответствии с инструкциями, придерживаясь их настолько точно, насколько это возможно. Все мы видели, как «комета» снижается, готовясь к посадке, и вдруг без предупредительных сигналов самолет скользнул на крыло! У каждого из наблюдавших вырвался крик. Теперь мы увидели отчетливо, что самолету не удастся сесть как положено, и кричали, пытаясь что-то изменить, хотя, конечно, он не мог слышать нас! Слишком высоко! Слишком быстро!
Застыв от ужаса, мы наблюдали, как самолет относит в сторону от аэродрома, словно невидимая рука тащит его. Не зная, как быть, мы смотрели, как «комета» падает за пределами периметра аэродрома. Сделав неудачную попытку подняться выше, самолет снова сорвался и кирпичом полетел вниз. Стукнувшись о землю, он несколько раз перевернулся, оставив грубые вмятины на земле. Затем он застыл, лежа на спине, и через несколько секунд загорелся белым пламенем, вслед за которым над местом аварии вырос гриб из дыма.
Пожар бушевал, и уже машина «Скорой помощи» мчалась в направлении, где случилась катастрофа. Я прыгнул в грузовик, который так же стремительно отправился к упавшему самолету. На бешеной скорости мы подъехали к грибу, состоящему из маслянисто-черного дыма, и у меня в голове промелькнул образ Алоиза, его глаза, светящиеся от счастья, перед тем как он взлетел.