Я упрямо следовал своим интересам, посещал лекции по медицине и зоологии, пытался научиться писать картины у Раскина. В результате, как я, так и несколько других товарищей, которые совсем не испытывали интереса к официально изучаемому предмету, провалили зачеты в конце первого же курса. На втором курсе мы по-прежнему посещали абсолютный минимум лекций по сельской экономике, во время семинаров по истории экономики, неорганической химии или почвоведению мы обычно играли друг с другом в крестики и нолики и уходили с каждой лекции такими же невежественными, какими и приходили на неё.
Когда один исключительно напыщенный профессор, современник Старого винчестерского колледжа, безапелляционно навесил на нас троих ярлык "непутёвых"
и когда это стало общеизвестно, мы решили оправдать это прозвище. Когда этот толстячок со вставной челюстью, удивительно косивший глазом в угол потолка, начинал свою лекцию словами: "А сегодня, господа, я намерен сообщить вам кое-что о свойствах хлористого кальция...", мы обычно подмигивали друг другу и шептали "непутёвые?" Это слово означало крестики и нолики, от лекторов мы же научились лишь почти зловеще подражать их голосу и манерам. Так что, когда пришла пора сдавать зачёты во второй раз после незаслуженной поблажки на первом курсе, мы оказались в не лучшем положении, чем прежде. Мы посовещались. Все сошлись на том (за стаканом темного шерри и сигаретами марки "Балканское собрание" в аудитории старого пастората, отделанной дубовыми панелями), что это вовсе не профилирующий экзамен, который нужен лишь для того, чтобы остаться в университете, так что не будет никакого вреда, если мы смухлюем. С другой стороны, нам следует избавить наших родителей и опекунов от кучи неприятностей, связанных с предстоящим отчислением. По существу это было верно, во всяком случае это была только та сторона медали, которую нам хотелось видеть, хотя теперь я не очень-то горжусь нашим решением.
Итак мы решили шпаргалить. Никаких полумер, никаких возможностей провала, мы разработали план на широкую ногу. Мы собрались выкрасть все экзаменационные работы, совершив ряд безупречных и незаметных грабежей в четырёх разных домах в различных местах. Надо было четко рассчитать время, совсем незадолго до экзаменов, чтобы, если начальство вдруг засомневается после кражи, то было бы слишком трудно заменить документы. И в то же время это должно было быть достаточно заблаговременно, чтобы мы смогли воспользоваться результатами кражи.
Мы посчитали, что шесть дней будет идеальный вариант, и к тому же тогда будет безлунная ночь для нашего жуткого предприятия. Это было ужасно для нас всех, этот расчетливый риск, так как, если нас поймают, это будет безоговорочный и позорный конец нашей университетской карьеры, и гораздо большее огорчение нашим родным, чем если бы нас отчислили за неуспеваемость или прогулы. Но особенно жутко было мне, так как, будучи самым легким и проворным из всей нашей четвёрки, именно я должен был совершать кражи, а остальные либо стояли на атасе, либо отвлекали внимание. Думается, мы были самыми предусмотрительными грабителями-любителями, мы достали маски, перчатки и фонари с тонким, как карандаш, лучом, провели тщательнейшую разведку, "позаимствовали" пару ключей, и изготовили по ним дубликаты. Мы совершенно точно знали, где будет находиться в данную ночь каждый из членов экзаменационной комиссии. Мы приготовили две автомашины с фальшивыми номерами и сняли с них обязательный для студентов зелёный сигнальный фонарь. Я помню первый дом в Минстер-Ловеле и как тяжёлый запах цветущей в июне глицинии мешал мне пробираться наощупь по длинной водосточной трубе. Машина ждала меня где-то за полем, совсем на другой дороге, и я должен был два раза крикнуть совой, когда сделаю дело и буду возвращаться назад. Я не рассчитал время, которое потребуется, чтобы переписать билет (дрожащими руками в перчатках) при тоненьком свете фонарика, и водитель машины (с накладными усами и гримом, достаточно хорошем при скупом освещении), устав ждать, сам крикнул совой, как мы договаривались, лишь на случай опасности. Это было так неожиданно, я подумал, что это предупреждение о тревоге, и потратил целых четверть часа, пока исключительно кружным путём пробирался к машине. Таким образом я почти на полчаса опоздал к следующему дому, и здесь-то я впервые по настоящему испугался. Я взобрался по водосточной трубе, влез в окно и очутился в комнате в кромешной темноте, когда рядом со мной кто-то отчётливо задышал. Этого никто из нас не предусмотрел, сердце у меня, должно быть, застучало так же слышно, как это сопенье, и я не знал, что мне делать. Я понимал, что в полутора метрах от меня справа должен был стоять стол, а сопенье доносилось прямо спереди. Очень осторожно я продвинулся вправо и нащупал стол, затем положил на него фонарик, включил свет и сразу же выпрямился. Там, с ужасом глядя на фонарь, а не на меня, стоял мой соратник, который должен был караулить снаружи. Так как я опоздал на полчаса, он посчитал, что меня поймали, и решив, что лучше хоть половинка, чем ничего, сам забрался в тот самый дом.
Нам не удалось лишь одно: билеты по истории экономики оказались в сейфе, открыть который мне как вору-любителю было не по силам. Это была жуткая неудача, так как провал этой важной работы мог поставить под сомнение нашу успешную сдачу остальных. Ответ на эту проблему почти полностью укладывался в традиции нашего университета. На экзамены мы должны были являться в форме, которая вполне подходила для наших целей: белые рубашки с жесткими манжетами и галстук-бабочка.
Мы обернули жесткие манжеты белой чертёжной бумагой и микроскопическим почерком исписали её бледными желтыми чернилами. Сокращённо мы записали туда все доступные нам сведения и факты. Вот это-то, а также мощные бифокальные очки (которые вызвали насмешки), дали нам возможность во время экзамена постоянно пользоваться этой практически энциклопедией по нашему предмету. А без увеличительного стекла манжеты наши казались лишь слегка испачканными.