Киса побледнел, выбил из моей руки надрывающийся телефон, снова схватил меня за шиворот… и получил коленом по яйцам.
Упс. Нежданчик. Для меня даже больший, чем для Кисы.
— Извини, дорогой. Я не хочу очнуться в реанимации. — Я попятилась к дверям, не отрывая взгляда от скорчившегося на полу мужа. — Не волнуйся, я сейчас вернусь, только полицию вызову.
На слове «полиция» в голове Кисы явно что-то перемкнуло, и он прохрипел:
— Стой, дура!
— Ага, стою, дура, — успокаивающе повторила я, наощупь продвигаясь к двери и проклиная себя, дуру: надо было хватать одежку-документы и валить от него ночью, пока спал.
— Не надо полиции. Лиза… прости меня… — Киса с заметным трудом привстал.
А я как раз нащупала за собой дверную ручку и выдохнула с облегчением. Мои шансы не превратиться в котлету резко повысились.
Ну… не то чтобы Киса когда-то раньше меня бил. Нет. Он ограничивался моральным топтанием. Это вчера его переклинило, а сегодня продолжило. Но я-то знаю, если мужика вот так переклинит раз, и дура-баба его поймет и простит — кончится все херово. Возможно, летально. Я такое уже видела. Так что — развод, без вариантов.
— Прощу, Киса, обязательно. Потом.
— Лизонька, я погорячился, — криво и неубедительно проскрипел Киса, одну руку протягивая ко мне, а второй держась за пострадавшие яйца. — Я волновался за тебя! Я звонил в полицию!
Я чуть не засмеялась. Истерически. Представляю, что он сказал полиции на смеси английского с нижегородским. У него же словарный запас в двадцать слов, и те путает. В лучшем случае его приняли за пьяного туриста, в худшем — ему еще и штраф выпишут за ложный вызов, или что у них тут в Англии полагается всяким идиотам.
— Вот и хорошо. Отойди к окну, Одоевский.
— Лизонька! — Вместо того чтобы послушаться, он сделал шаг ко мне.
— Заору! — пригрозила я.
— Лизочек! — у него сделались круглые и очень обиженные глаза. — Девочка моя, ну что ты такое говоришь!
— К окну, говорю.
— Ладно, милая, к окну так к окну… — Ипполит Геннадьевич с тяжелым вздохом отошел на два шага и кинул взгляд в окно. — Оденься тепло, там ужасная погода. И будь добра, дай мне рубашечку, ту, шелковую.
Вот тут я не выдержала и заржала. Да, как пьяная лошадь. Нет, ну вы видели такой сюр? Он меня чуть не побил, почти выставил голой из номера, и тут же — Лизочек, подай рубашечку!
Лизо-очек! Руба-а-ашечку! А-а-а! У-у-у-у!
— Лизонька, выпей водички. Тебе нехорошо, милая?..
— Мне-то?.. У-у… Мне великолепно, милый, — ответила я по-английски, в точности как вчерашнему синеглазому незнакомцу.
Киса вряд ли понял иронию, а что мне хорошо — разумеется, не поверил. Правильно не поверил. У меня дико болит ушибленное бедро, меня трясет от адреналина, мои надежды на спокойную и счастливую жизнь разбиты, а еще я впервые изменила мужу. Какое тут хорошо!
— Ты только не волнуйся, милая. Мы сейчас оденемся и пойдем…
Куда пойдем, договорить он не успел. В дверь номера постучали и тут же спросили:
— Мистер Одоевский? Лиз? Все хорошо? — по-английски, разумеется.
— Все хорошо, мисс Бринкс, — с ужасающим акцентом отозвался Киса и посмотрел на меня такими несчастными глазами, что мое сердце должно было разорваться от жалости. Или от стыда, это ж я виновата.
— Лиз? Вы в порядке, Лиз? — настырно продолжала допытываться Нэнси. — Если вы не отзоветесь, я вызываю полицию!
— Лиза, ну ответь же, мисс Бринкс волнуется. Лизочек! — Киса запаниковал.
А меня наконец-то начало отпускать. То есть, отпускать начал страх. И продрал заспанные глазки здравый смысл. Он, смысл, подсказывал: самое время успокоить психованного гения, одеться, собрать вещи и документы — и свалить. Куда угодно, только чтобы гений не знал, куда именно.
— Все хорошо, Нэнси, — собрав нервы в кучку, крикнула я. — Небольшой форс-мажор, но мистер Одоевский через пять минут будет готов.
— Ладно. Мы с Робби подождем тут, — намекнула Нэнси, что она не одна, а с шофером-громилой.
— Зачем тут, не надо тут! — забеспокоился Киса, услышавший знакомые слова. — Лизочек, скажи ей, пусть посидит внизу.
Я покачала головой и указала Кисе на шкаф:
— Одевайся.
А сама потянула из-под кровати свой чемодан. Но мне помешала нога в черном, несвежем и перекрученном носке.
— Оставь чемодан! — привычно рявкнул Киса, но тут же снизил тон, вспомнив о мисс Бринкс. — Лиза, не глупи. Тебе некуда идти.
— Будь добр, убери руки. И ноги. И сам уберись от меня! — я оттолкнула его руку, протянутую ко мне.
Откуда я знаю, хочет он помочь мне подняться или снова ударить? Нет уж. Мое доверие кончилось.