— Я слышал, Христос был добрый и всех любил, — сказал Марк.
— От кого ты слышал такие глупости? — сердито спросил Эля. — От Таньки—воровки? Или от Катьки—молочницы? С этого Христа все началось… Все эти погромы. Потому что мы, евреи, не признаем этого незаконнорожденного байстрюка Богом. Наш Бог на небе, а их Бог нарисован на доске. Их Бога можно разрубить топором, сжечь, как дрова, растопить им печку. — Эля засмеялся. — У нас великие пророки — Исайя, Иеремия, Иезекиля, Даниил, а у них святыми считаются простые рыбаки, пастухи и даже проститутки. — Эля опять засмеялся. — А Бог у них простой плотник.
Наконец крестный ход миновал. Эля тронул лошадь, подъехали к мосту.
— Мне пора домой, — сказал Марк, слезая с телеги.
— Я тебе привезу с ярмарки мятных леденцов и глиняную свистульку, — сказал Зуся.
Переехав мост, телега поехала степью. Уже смеркалось, было пустынно, тихо, лишь издали едва доносился колокольный звон.
Возле столба сидели пьяные Петруха и Тренька, справляли в канаву нужду.
— Кто—то едет, — сказал Тренька.
— Это еврей—ювелир, — сказал Петруха, натягивая штаны.
Петруха и Тренька выбежали навстречу телеге и стащили Элю на землю. Зус заплакал, но Тренька прикрикнул:
— Цыц, гнида жидовская, раздавлю!
Зуся в страхе затих.
— Давай деньги! — сказал Тренька Эле.
Бледный Эля отдал деньги.
— Давай золото! — сказал Петруха.
— Золота нет.
— Врешь, ну-ка целуй крест! — И протянул к губам Эли оловянный солдатский крест на остро воняющей потом кожаной тесемке.
Эля отстранил губы от креста, который все тесней прижимал Петруха.
— Святой крест не любишь, — дыхнул водкой—луком Тренька, — убийца Христа—спасителя.
— Иуда!
Они привязали Элю к столбу, плеснули на него керосином и подожгли. Пламя сразу охватило Элю со всех сторон.
— Быстро горит, — усмехнулся Тренька.
Они выбросили Зусю на землю, вскочили на телегу и уехали.
На рассвете Зуся постучал в окно к Шагалам. Он не мог ничего говорить, только плакал. Увидав лежащие на столе хлеб и селедку, Зуся взял их и начал с плачем есть.
— Ребенок напуган, — сказала мама. — Сядь и расскажи все. Где Эля?
— Папа сгорел, — дрожа, произнес Зуся. — Я боюсь пойти домой и сказать об этом маме.
— Что значит — сгорел? — спросил Захария.
— Его сожгли воры… Он горел быстро, потому что был худой. Я хочу много есть, стать толстым. Если меня будут жечь, я буду так долго гореть, что воры не дождутся конца.
— Ребенок в лихорадке, — плача, сказала мама, — надо уложить его в постель. Я сейчас побегу к Хае.
— Надо сообщить в полицию, — сказал Захария.
— Полиция — такие же антисемиты, как и эти воры, — сказала мама. — Думаешь, они помогут найти украденные деньги?
Зуся все не переставал есть. Марк подошел к столу и тоже начал есть большие куски хлеба.
Элю похоронили в почти пустом гробу, на дне которого лежали несколько горстей пепла, его полуобгоревшая шапка и башмаки. Когда процессия шла по городу, Хая била себя в голову и кричала:
— Я не знаю, где мой муж, а где сгоревшее дерево!
На кладбище читали над могилой заупокойную молитву. Все плакали.
Общий плач продолжался, но это уже не похороны, а свадьба.
В городе был зал, принадлежавший еврейской общине, где справляли свадьбы. Стены его были украшены портретами знаменитых раввинов — раби Шнеерсона, раби Манделя и прочих, которые строго глядели на публику. В зале состоялась официальная часть свадьбы и сюда мог прийти, кто хотел. А на обед домой к жениху и невесте уже приходили только приглашенные. Но на богатых свадьбах в зале раздавали детям конфеты, а взрослым — вино и куски холодной фаршированной рыбы.
Сегодня свадьба богатая: женится сын владельца кофейни Гуревич на дочери парикмахера Князевкера. А распорядитель-балхан поет громким голосом и вопит:
— Невеста, ой, невеста, что тебя ждет!
Все вокруг плачут. Марк тоже, как и полагается в таких случаях, хнычет возле своей мамы, а Зуся возле Хаи.
— Сегодня богатая свадьба, — говорит мама, — будут давать фаршированную рыбу.
— Это и видно, — говорит Хая, — смотри, сколько нищих и голодранцев пришло. Видишь, даже семья биндюжника Виленского здесь. Его жена из—под полы торгует водкой, сам биндюжник всегда пьян, а у сына их всегда сопли через губу висят. У сына Соломона.
— Дорогие гости, — говорит Гуревич, — хватит плакать. Довольно. Сейчас за здоровье молодых будут раздавать рыбу и вино, а детям конфеты.