На удивление, потребовалось немало душевных сил, чтобы нарушить данное Кей обещание. А это значит, я люблю ее больше, чем мне кажется. Развалившись на сиденье спешащего в Асакуса такси, я вспоминал истовые, серьезные глаза Кей и ее белую попку.
– Отец, Хидэо, – крикнула наверху мать, едва я ступил ногой на лестницу. Поднял голову: она собиралась в магазин, весело кивнула мне и тут же скрылась из виду. Лишь ее голос слышался: – Хидэо пришел, отец.
Я хотел было сказать, что кричать не стоит, будут ругаться соседи, – но я даже не знал, слышат ли они этот голос.
Поднялся на второй этаж. Мать стояла перед дверью квартиры, лицо расплылось в улыбке:
– Ну, заходи.
– Здравствуй, – улыбнулся и я.
– Я это… схожу пока в магазин. Отец дома.
Разойдясь с матерью, я заглянул в комнату – отец развалился там на полу, обмахивая себя веером.
– Ага.
– Здравствуй.
– Будешь? Пивка-то?
Он шустро поднялся и распахнул холодильник.
– Потом, за едой.
– Да брось ты! Я с обеда лежу терплю. Мамашка бурчит, я дую сплошную воду, а от одной мысли о пивке все в животе урчит.
Показывали школьный бейсбол. Мы сидели перед телевизором, скрестив ноги, и пили пиво.
– С кем-нибудь играл?
– Во что?
– В карты.
– Не было времени.
– Тебе столько лет, а по-прежнему весь в делах. Постареешь, играть станет неинтересно.
– Давай сегодня поиграем в «ойтёкабу».
– Ладно, раз обещал. Кому скажешь – стыдоба да и только: единственный сын дожил до таких лет, а в карты не может. И красней за тебя потом.
Затем отец преподал мне увлекательный урок шулерства: показал «зеркало», «извлечение карты», «втирание», «сброс карты», «подглядывание». Когда вернулась мать, на полу стояло уже три пустые бутылки.
– Закажи что-нибудь с доставкой, мать.
– Да я тут всего накупила.
Я немного захмелел и, покраснев, улыбнулся матери. Враки все это. Ничего она не купила. Разыгрывает для меня спектакль.
– Стой, погоди, мама. Давай, действительно, закажи что-нибудь и поиграем в «ойтёкабу».
– В кого он такой уродился? Весь в папашку.
– Ну и что в этом плохого? На то он и родной сын, – сказал отец.
– Точно, закажем угря. Я угощаю. Не переживайте, зарабатываю достаточно.
– Тогда я схожу.
– Только не туда, – сказал отец. – Лучше в тот, что напротив «Кацумаса».
– Точно, зачем нам унагидон?[15] Если заказывать, то жареную печеночку, да самого угря и на вертеле, к нему супчику, ну, и рис, – подражая отцу, попробовал капризно сказать я.
Мать лишь весело заметила:
– Помечтайте там, на пару, – и замолчала. Заказав еду, она вернулась, и мы принялись играть в карты. Они оба играли быстро и умело.
– Чего копаешься, ну, скоро ты? Может, лучше составишь? Чего шепчешь, говори громче, нужно тебе или нет… – Они разошлись не на шутку, забыв, с кем играют. Я поражался: мать беззаботно и вместе с тем уверенно пользовалась карточным жаргоном. Вся такая ладная, энергичная женщина.
Отец ел угря и проникновенно говорил:
– Были б мы живы, разве бы так жили. Да-а, ничего не поделаешь…
– Да и не годится учить картам двенадцатилетнего мальчика, – вторила ему мать.
– Только, как бы это сказать, цель человеческой жизни, моего бытия…
– Мудреные ты слова говоришь.
– Помолчи! Можно подумать, я не читал этих ученых книжек. Я далек от этого, но пока еще разбираюсь, что хорошо, а что – плохо.
– Тогда говори нормально, как обычно.
– Я же так, чтобы ему было понятнее. Передо мной каждый день проходит масса народа. Не буду я говорить – не будет и работы. Мастера сусей тем и отличаются от поваров «хранцусской» кухни. Это у тех главное, чтобы вкусно было – бродят по кухне важные, как гуси. А тут каждый день на глазах у клиента – в каком-то смысле как главный актер: и исполнитель тебе, и повар, и вместе с тем продавец, иначе кто ж будет за тебя торговать. Думаешь, можно так работать без отдыха? Нервы-то на пределе.
– Что, правда?
– Видишь, жены они все такие. Только и могут фыркать.
В разговоре со мной они не выбирали выражений. И вместе с тем было заметно – они от всей души радовались тому, что я с ними. Прямо-таки веселились. И я не смог им сказать, что больше сюда не приду. Мы вместе опять вышли на Международную улицу, и они опять посадили меня в такси в хорошем расположении духа.
– Приходи опять.
– Мы ждем.
Глава 11
В такси по дороге домой я думал о тактичности родителей. Похоже, они говорили все, что хотели, но при этом ни разу не попытались напроситься ко мне в гости. Мне это казалось грустным, а с другой стороны, терзала совесть – я и сам их не приглашал. Вместе с тем, существовала некая граница между реальностью и ирреальностью, мы втроем интуитивно догадывались об этом, и старались эту границу не пересекать.
Затем я вспомнил о сыне – о Сигэки.
Слово «вспомнил» может показаться кощунственным. Сын с самого развода чурался меня, воротил лицо, во всем принимал сторону матери. Как я ни пытался с ним заговорить, ответа не добился. При этом он нарочито весело болтал с матерью. После развода Сигэки остался жить с ней, но это ладно.
Мне порой казалось: если предположить, что привязанность девятнадцатилетнего парня к матери есть результат внутреннего протеста против отца, мне лучше примириться и больше не пытаться оправдать себя в его глазах.
Ненавидит отца, бережет мать… тоже неплохо. Я попытался забыть сына.
Но сейчас Сигэки уже знает об отношениях между матерью и Мамией.
Возможно, это и не свойственно для второкурсника, но и ему иногда требуется отцовская любовь. Приезжая сюда, я, например, утопаю в родительской любви и уверен, что должен вернуть то же самое сыну.
– Простите, я передумал, поезжайте в Акасака. – И я назвал таксисту гостиницу.
На сегодня избавлю себя от необходимости врать Кей, а заодно встречусь завтра в гостинице с Сигэки, пообедаем вместе, дам ему больше, чем обычно, карманных денег.
Хотя уверенности в том, как сын отреагирует на своевольную выходку отца, у меня не было.
– Квартира Имамура, – раздался на другом конце провода голос бывшей жены. Вернула себе девичью фамилию.
– Это я.
Повисла короткая пауза.
– Сигэки, ты? – спросила Аяко.
– Да нет же, я.
– Ах, ты… – Голос стал ехидным. – То-то я думаю, кто еще может сказать «это я».
– А как мне прикажешь называться? – усмехнулся я в свою очередь. После развода я звонил впервые.
– Только голосами и похожи, так, что не отличишь.
– Извини.
Я настраивался услышать колкости, но сквозило напряжение, и разговор явно не клеился.
– Что, его нет?
– Он сейчас в Штатах. Его друг уехал на год на стажировку в Аризону, вот он и решил слетать к нему на каникулы.
– В Аризоне, кажется, жарко.
– Ничего, молодой.
– Выдворила?
– В каком смысле?
– Уже знает… про него?
– Про кого него?
– Про Мамию.
– Ребенку об этом говорить пока рано.
– Встречаетесь?
– Я не обязана.
– Что не обязана?
– Отвечать тебе.
– Точно, не обязана. Но хоть поздороваться с тобой можно? Мы с ним долго работали вместе, теперь все кончено.
– А что вам мешает? Личная жизнь тут ни при чем.
– Так, да не так.
– Ах, вот ты о чем. Ты же сам хотел развода. Надеюсь, не будешь ревновать меня к Мамии.
– Вот еще.
– Тогда в чем дело? С какой стати ты вмешиваешься?
– Резонно. Вот только с ним непросто иметь дело, верно?
– Верно. Но я, кажется, не занимаюсь прелюбодеянием. Что тебя так беспокоит? Развелась, и теперь могу делать, что захочу.
– Или делала еще до развода?