Ларкан не вытерпела и тихонько подошла. Она подняла голову, скулы ее побледнели.
— Сказать тебе, кто здесь? — спросила она. — Твой… твой дядя Ибрай, вот кто!
Ибрай, Ибрай… Чингиз слышал это имя. О нем говорил чабан Казакпай, все тогда вспоминали его.
— Дядя? — удивился Чингиз. — Мой?
— Ну да… твой.
Ларкан отвернулась.
— Но как же он мне… дядя? — не понимал Чингиз.
— «Как, как»! Брат дяди Куманбета, что же тут непонятного?
Чингиз все-таки ничего не понимал.
— Значит, Ибрай и мой отец — братья?
Ларкан всплеснула руками.
— О горе, какой ты догадливый!
— Но тогда же Ибрай и твой дядя?
— Да… дядя, — сказала она скучным голосом. — Что же тут непонятного? Он самый старший, потом дядя Куманбет, а самый младший… Каратай.
— Значит, дядя Ибрай — наш дядя, а это его могила? Почему же ты сразу не сказала? И почему никто не говорил, что Ибрай — мой дядя?
— Потому… потому что ты еще маленький, и тебе нельзя все знать. — Ларкан огляделась и, кивнув головой в сторону дома, видневшегося на краю аила, шепотом сказала: — Если дома узнают, что мы здесь гуляем с тобой и я сказала тебе о дяде Ибрае, Каратай знаешь что мне сделает… Голову оторвет. Просто возьмет меня вот так, — девочка ухватила рукой свою шею и рванула в сторону, — и оторвет!
— Но как же он узнает?
— Очень просто — от тебя.
— От меня? — обиделся Нингиз.
Но девочка не собиралась щадить его:
— Я знаю, ты самый большой болтун! У нас в аиле таких нет, как ты! Ты самый, самый большой болтун!
Чингиз не вытерпел, схватил ее за косичку и с силой пригнул к земле.
— Возьмешь свои слова обратно?
— Ой-вай, мамочка! Беру, беру обратно!.. Ты не болтун, совсем, совсем не болтун!
Чингиз небрежно оттолкнул ее от себя.
— Если еще раз скажешь — полетишь знаешь как? Вверх ногами!
Но Ларкан не хотела лететь вверх ногами. Она взяла его за руку и потащила к домику. Они пролезли внутрь и огляделись. В домике пахло пылью, на полу валялись остатки засохших лепешек и ветки, похожие на истлевшие кости.
— Видишь, какая у него могила! Такой ни у кого здесь нет, самая красивая могила. — Ларкан погладила рукой глиняный пол могилы. — Ему здесь хорошо. Очень много места. Совсем как дом, как настоящий дом.
— А отчего он умер?
И Ларкан рассказала, как Ибрай, перегоняя отару через горы, попал в буран. Всех овец пришлось загнать в пещеру, но одна овечка оказалась на скале. Ему бы надо плюнуть на нее и спрятаться от бурана, но он полез за овечкой, снял ее со скалы, а спускаясь вниз, сорвался в пропасть…
Чингиз представил, как дядя Ибрай летит вниз, переворачиваясь в воздухе, — совсем как он в своих сновидениях. Только дядя, он знал, никогда уже не проснется, как он, никогда…
— А почему на могиле луна и звезда?
— Луна — это надо, потому что так на всех мечетях. А звезда — потому что он воевал на войне. Он получил даже орден и две медали.
— А где же они?
Ларкан ткнула пальцем вниз.
— Их закопали вместе с дядей Ибраем?
Чингиз вспомнил чабана Казакпая, вспомнил, как тот, поднимая тост за Ибрая, расплакался.
— Казакпай был его лучшим другом, они вместе пасли овец в горах, и он видел, как это случилось.
Чингиз хотел еще о чем-то спросить, но Ларкан высунула голову из домика, посмотрела по сторонам и вылезла из него, а вслед за ней и Чингиз.
Каждый день Чингиз узнавал что-нибудь новое о своих родных. Раньше он не подозревал, что у него их так много. Ему вообще казалось, что, кроме отца и матери, у него нет никого. В их небольшой семье редко вспоминали о родне. Но сейчас круг родных расширялся. Чингиз впервые чувствовал, что он не просто мальчик Чингиз, единственный сын у папы с мамой, но и представитель большого киргизского рода Эсенкуловых, в котором почетное место занимал дядя Ибрай, так нелепо погибший в горах. Наверно, это был сильный, большой человек, с зоркими глазами, с крепкими руками, которые могли поднять фашиста и легко задушить его. Но все же это был очень добрый человек, если, не испугавшись бурана, полез на скалу спасать овечку. Жаль, очень жаль, что дядя Ибрай, так смело воевавший против фашистов, погиб, спасая овечку…