— Как же так, Мастер?.. — медленно, как истаивает туманная дымка, исчезла — истаяла улыбка, ушла радость.
Как же так…
Медленно, медленно поставил он золотистую солнечную чашу на край стола.
— Ранэн, я не понял твоих слов — прости…
— Я… — глухо проговорил странник, — я сделал, кармо… сделал эту чашу… чашу Солнца… и… радости.
Миг — и он уже на пороге.
— Постой!..
Он не обернулся.
Келебримбор не успел надолго задуматься над непонятными словами на неведомом языке, которые произнес странник: осторожно, медленно подошел к столу, не отрывая взгляда от чаши, затаив дыхание, взял ее в руки — металл был теплым, живым, свет дробился в пластинках золотистого берилла, переплетенного легким светлым кружевом, словно стекло витража, солнечными бликами пробегал по внутренней стороне стенок, и росинки дрожали на стеблях неведомых трав, на лепестках цветов…
Артано…
Кажется, он произнес это вслух — восхищенным шепотом, с каким-то благоговением скользя кончиками пальцев по кованому — живому металлу.
Что он сказал?
Чаша радости. Чаша Солнца.
Так же тихо и медленно Келебримбор вышел наружу, под потоки солнечного света, и тихо проговорил:
— Смотрите…
…Здесь тихи и медленны воды Гландуин, и серебряные ивы склоняются над заводью. Так тихо-тихо, что можно обмануться — можно снова поверить, что ты — дома, что не было сотен лет одиночества, что — вот сейчас, через миг всего — подойдет к тебе — высокий, темноволосый и ясноглазый и тихо окликнет — то ли мыслью, то ли шепотом, похожим на пение ветра в тростниках:
Таирни…
Он с трудом удерживается, чтобы не обернуться.
Это безумие. Ты знаешь, что он не придет. Никогда. Ты ведь знаешь.
Но он не властен уже бороться с наваждением — а потому просто ложится ничком, зарывшись лицом во влажную, пахнущую весенней горечью траву, повторяя, повторяя, повторяя — одно только слово…
Сильная и легкая рука ложится ему на плечо, он невольно сжимается на миг от прикосновения — и резко поднимается, оборачивается — с радостным изумлением, еще не смея поверить, с безумной надеждой:
— Тано?..
— Ты прежде никогда не называл меня так… Я искал тебя, ранэн: ты так внезапно ушел… Хотел сказать тебе — Гвайт-и-Мирдайн будут рады, если ты станешь одним из нас… что с тобой? Ты не рад?
— Нет, кармо, — через силу — лезвием осоки по сердцу ожгло вернувшееся чувство потери — выговорил странник. — Я рад. Я… благодарю.
И отвернулся, незряче глядя на бегущую воду.
Теперь его будут называть здесь — Артано. Потом — Аннатар, Дары Приносящий. Ведь нужно же как-то звать того, кто не открывает своего имени…
И никто из Гвайт-и-Мирдайн не станет спорить с Келебримбором, когда тот скажет страннику — оставайся с нами. Чаша радости, чаша Солнца — его посвящение в Братство Мастеров.
У артано Аннатара были свои странности — у кого их нет, впрочем? Расспрашивать было бесполезно: молчаливо удивлялись тому, что он никогда не говорит — тано, только кармо или кэредир, тот-кто-создает. Он знал язык Нолдор — но, переходя на него, изъясняться начинал несколько старомодно, а больше говорил на Квэниа — так, должно быть, звучал этот язык в благословенном Тирионе-на-Туне, не раз думалось Келебримбору. Говорил он зачастую резковато, как тот, кто привык отдавать приказы и повелевать — временами Келебримбор сам удивлялся, почему такая манера разговора его не отталкивает, не задевает гордости («А гордость Нолдо задеть несложно», — усмехался он про себя).
— Аннатар.
Голос Нолдо звучал очень тихо, но была в нем какая-то неуловимая звенящая нота.
— Аннатар, я хотел… хотел просить тебя… Будь моим братом. Пусть смешается наша кровь…
Странник вскинул на него широко распахнутые глаза, лицо его озарилось внезапно трепетным мерцающим светом, стало юным, вдохновенно-светлым — Мастеру Келебримбору просто не хватило бы слов, чтобы рассказать об этом нежданном и чудесном превращении, он умолк, глядя изумленно.
Брат… Свет и Тьма — ладонь-к-ладони, как должно быть от начала мира… и окончится одиночество, окончится безнадежная и бессмысленная война эта — брат мой… Те воины Аст Ахэ, которые хотели дать клятву кровного братства, рассекали ладонь левой руки, и соединялись руки в рукопожатии — ладонь-к-ладони, рана к ране, и смешивалась кровь.