Элвир сидел у стены, обхватив колени руками, опустив голову.
— Эй, — нерешительно позвал Наран.
Юноша молчал.
— Эй, приятель… — Наран тряхнул юношу за плечо — не помогло; взял за руку и недоуменно уставился на кольцо с темным камнем.
— Вот так та-ак… — шепотом протянул он и уселся перед Элвиром, не выпуская его руки, свободной рукой подперев щеку. — Чё ж мне с тобой делать-то теперь, парень? Это, значит, то есть, ты был… Уф-ф… Вот так история…
Элвир вроде бы очнулся:
— Ты откуда знаешь? А впрочем, что я…
— Ты, это, ты знаешь что, парень? Есть тут неподалеку одна забегаловка — оно тебе сейчас не помешает. Или, может у вас вина не пьют?
— Пьют, — рассеянно ответил Элвир.
— Вот и славно! А то, приятель, глаза у тебя сейчас… Ты вот что: ты первым иди, а я, значится, следом буду, чуть погодя. Монета-то есть? Нету? Э-эх ты, «девять к ночи»… Ну ладно, держи, чего уж там — меня тут намедни один… хм… облагодетельствовал. Ты только того, не забудь и мне поставить, слышь? Эк тебя, однако…
Хозяин клялся всеми Валар, что вино принес самое что ни на есть лучшее; по виду забегаловки непохоже было, но Элвир все же налил себе кружку — да так и остался над ней сидеть. Наран подошел, как и обещал, чуть погодя, огляделся по сторонам и тихо присвистнул:
— Ох ты, братец, не вовремя я тебя сюда приволок…
— Почему? — безучастно спросил Элвир.
— А ты посмотри, кто сюда идет! И, обратно, пьян в стельку, Это он уж, почитай, месяца четыре такой ходит, а то и поболе. С тех самых пор. Это ж…
Договорить Наран не успел: к столу, пошатываясь, подошел здоровенный мужик. Выглядел он, впрочем, неважно: негустые светлые с проседью волосы его давным-давно не видали ни мыла, ни гребня, щеки обвисли, под глазами — мешки; вдобавок, от него нестерпимо разило потом и перегаром.
— Добрые люди, присесть не позволите ли…
Наран открыл было рот, но Элвир опередил его:
— Садитесь. Места здесь хватит.
И тут человек повел себя странно: он вдруг как-то съежился весь, мелко закивал и, пристроившись на краешке скамьи, затравленно поднял на юношу слезящиеся тоскливые глаза.
— Благодарствуйте, молодой господин, благодарствуйте, благослови Валар…
— Пейте, — Элвиру было нестерпимо видеть эти заискивающие глаза — как у побитой дворняги; он поспешно пододвинул незнакомцу глиняную кружку и наполнил ее вином из кувшина. Нарана передернуло, а незнакомец залпом опрокинул в себя вино, посидел немного молча, потом заговорил:
— Так вот и живу. Пью. А что мне еще… Работа у меня такая, чтоб ее… Жену, детишек кормить надо — трое их у меня, младшенькой-то годик всего… а старший вот, сынок, то есть, тот давечась меня и спросил — правда, грит, мы хлеб за кровь покупаем? Так и спросил. Я-то при нем об этом — ни-ни, да, видно, нашлись вот… А чё, ведь правду сказали. Кто я еще есть… Она ж мне сына спасла, а я ее — к столбу цепями…
Элвир вздрогнул.
— Оно ж такое дело… Я ей яд принес, да она пить не стала. Делай, грит, добрый человек, что должен…
— Добрый? — не по-хорошему прищурился Наран.
— А чё, и добрый. Злой, думаешь? Не-е, работа у меня такая… У меня и шнурок был — хороший, прочный: мало что не покаялась, да не в чем ей каяться было… Глянул на нее — понял: не могу. У нее ж шейка — как у птички малой, да чтоб я, своими руками… Не смог я. А дрова-то я того, сухие, значит, выбирал, да хворосту поболе — чтоб, значит, быстрее… Влепили мне потом — десять плетей, да чё мне, шкура дубленая, и не такое видал, а они — приговор, дескать, нарушил, ее ж на медленном должны были…
Элвир судорожно отхлебнул вина, не чувствуя вкуса; закашлялся, зажимая рукой рот.
— А деньги я пропил. Все пропил. И пью, пью… На улице встретит кто — вслед плюют. Соседи не здороваются даже. А сами-то… пол-города сбежалось смотреть, как ведьму жгут. Бабы, дети малые… На суде этом — хоть бы один за нее слово замолвил! А убийца, выходит, я. Ведьма она, грят… А я те так скажу: главные-то ведьмаки — Служители эти, а губернатор наш — как есть упырь.
— Не боишься?
— А чё мне? Как есть, так и сказал.
— А ежели я пойду, да о твоем «как есть» и донесу?
Собеседник пьяненько захихикал:
— А и доноси, парень, не первый раз, чай! Скажу — демон попутал, каюсь, мол, дадут мне плетей пятьдесят, да и отпустят — палач-то один у них… Да ты того, ты не думай, я еще из лучших, потому кто другой — он ни топором махнуть, чтоб с одного разу, ни костер толком… А я так себе мыслю: будь ты хоть какой преступник, негоже человеку зазря мучаться. Потому и не снились они мне никогда, покойники, то есть. А она — снится. Сын вот спрашивает — чё, дескать, не приходит она… а как я ему скажу? Э-эх, жизнь…