«Нелепо считать Врага причиной всех бед. Зло и добро равно живут в душе каждого человека… Избитая истина, но от этого она не перестает быть истиной. Неужели те, кто создавал союз Элдар и Эдайн, не видят этого, неужели думают, что вслед за победой придет пора вечного мира? Этого не будет. Бесполезно.»
Он усмехнулся: «Мысли еретика. В прежние времена за них сожгли бы на костре. А посмей я высказать их сейчас — меня объявят безумным.»
Элендил подошел к окну, откуда вдалеке было видно море в седой соленой дымке. В последний раз. «Прощай, Элостирион…» Он уже знал: ему — не вернуться. Было горько думать, что вскоре он поведет в бой последних из тех, кто хранит память Нуменора. Последних — как листья на ветру. Для тех, кто родился здесь, Эленна — лишь прекрасная печальная сказка. Пройдут годы — Нуменор останется неясной смутной легендой. Забудутся знания и тысячелетняя мудрость, забудется и то, что Звездная Земля была дарована людям, как долгожданный мир после долгих лет войны: разве сам Нуменор не забыл об этом? Отныне меч сильнее слова, и память — ничто перед силой…
Пусть сочтут безумцем — он не хочет покоиться в этой земле. Пусть примет его море — последняя воля человека священна, и, быть может, хотя бы этот закон никто не осмелится преступить.
Аккалабет: Хэлкар
…Пусть кто угодно говорит, что я ненавидел Нуменорэ за то, что Западная Земля отвергла меня, предав забвению и проклятью. Пусть скажут, что я предатель, что воевал против своего народа.
Это неправда.
Неправда.
Я любил Нуменорэ…
Уже несколько дней его не отпускала эта мучительная гнетущая тоска, которой не было объяснения, не было имени. Он попытался работать в мастерской, чтобы хоть как-то отвлечься — но внезапно остановился, выронив инструменты, и медленно, как во сне, пошел наверх.
И вот снова, непонятно зачем, стоял сейчас у стрельчатого высокого окна — створки были распахнуты, и западный ветер, казалось ему, нес запах нагретых солнцем скал и моря, шум волн и резкие скорбные крики чаек.
Я видел…
Сначала она не была большой, хотя и поднималась выше мачт кораблей, эта волна. Понимаешь… наши корабли не так легко было потопить, но она накрыла их и потянула на дно. Огромная воронка — и на мгновение море снова стало спокойным. А потом она поднялась снова — так чудовище, напившееся крови, обретает новые силы — медленно, медленно, вбирая в себя воду: она набухала, разрасталась, и — замерла. Этого не бывает, я знаю, это было чудовищно, невозможно — огромная масса воды застыла в неподвижности как змея, как кобра перед броском, — и так же медленно покатилась вперед, набирая силу, вбирая в себя морскую воду, все быстрее и быстрее…
Я знаю, это звучит неправдоподобно — но она была живой. Это не была обычная штормовая волна — она жила своей жизнью, она жаждала разрушения, жаждала людской крови, жажадала убивать. Карой и гневом она была, и все-таки было в ней какое-то жестокое равнодушие, как у твари, исполняющей чужую волю.
А я не верил.
Пойми — я не верил, не верил в то, что такое может быть.
Свидетели Манве кружили над островом, и люди, застыв в предсмертном ужасе, смотрели в небо — а я не верил. Я стоял и смотрел, я видел ее, видел, как она катится к Осторову, я все видел — и стоял в каком-то оцепенении, я все не мог поверить, что это случится.
Что это может случиться.
Я стоял и смотрел.
Стоял и смотрел.
Смотрел…
И только когда Волна в белом гребне пены нависла над берегом Нуменорэ — выше скал, выше башен, — и снова замерла, прежде чем обрушиться на эту землю и поглотить ее — только тогда я закричал…
— тогда он закричал — без голоса, всем своим существом, только теперь — поверив и поняв…
И Братья услышали его.
Они ворвались в мастерскую — почему-то думали, что он там — и остановились, озираясь, пытясь понять, что произошло — и тут услышали.
… и когда Волна набросилась на остров, как бешеный зверь, как стая ненасытных хищных рыб, пожирая все на своем пути — дома, деревья, людей, — когда на него обрушился безмолвный тысячеголосый вопль отчаянья, боли и ужаса, оглушительным гулом бесчисленных колоколов отдававшийся в висках, разрывая мозг, и он впился пальцами в горло, задыхаясь, раздирал ногтями грудь, — тогда он закричал низко и страшно, не слыша собственного голоса…
Они ворвались в комнату, едва ли не все разом взлетев по винтовой лестнице — и застыли, скованые цепенящим ужасом.