Король?!.
Не крик уже — нечеловеческий вопль, хриплый вой смертельно раненого зверя бился о стены — и бился о стену всем телом, в кровь разбивая руки, Король Назгулов, Хэлкар.
Сайта и Хонахт пришли в себя первыми, схватили его за руки, за плечи — он отшвырнул их с невероятной яростной силой, и тогда уже все восемь навалились на него, пытаясь удержать безумца, стараясь не смотрть в искаженное, залитое кровью лицо — и на какой-то миг удалось им это, он затих — потом рванулся бешено, расшвыряв их в стороны, как слепых котят — вот он у окна, вот на мгновение высокая его фигура режуще-черным силуэтом на ясной эмалевой голубизне обрисовалась в оконном проеме, — только Элвир судорожно, со свистом втянул воздух, приподнявшись на локте, — и Король сделал шаг вперед.
Хлопнули оконные створки, с шорохом посыпалось вниз лопнувшее стекло — и не было падения — был полет, стремительный и отчаянный полет, порыв ветра, черный вихрь, быстрее крылатых коней мчащийся на запад, на запад — а в черной башне, едва успев подняться на ноги, Еретик вдруг, страшно белея лицом, сполз по стене, и слово умирало безмолвием на его губах — Нуменорэ…
Он забыл, что никто из них не умел — не должен был уметь этого, забыл обо всем, обо всех — черным ветром он мчался над Эндорэ, горькая безнадеждная радость переполняла его — сила — сила всех Девяти, сила всего мира, сила Арты: впервые он ощущал ее — так, и он был этой силой, он летел вперед, не зная, зачем — спасти хоть кого-нибудь или погибнуть вместе со всеми — все равно — там земля моя, Нуменорэ, Эленна-норэо — земля моя родная, — с беспомощной, почти болезненной изумленной нежностью повторял он, словно впервые осознав это, земля моя, — он летел, и море колыхалось внизу — ласковое теплое море, прозрачное, золотисто-зеленое, живой драгоценный камень…
— когда внезапно наступило безмолвие, и недвижный воздух ударил в грудь, словно встала из моря каменная незримая стена, и гигантская рука оборвала безумный полет, стиснула, скрутила, смяла человека как бумажную куклу и с размаху швырнула его во вскипевшие внизу пенные волны….
…и волна выбросила его на берег, и схлынула, оставив у кромки прибоя недвижное тело, и накатила опять, и снова схлынула… Лицо его облепил песок, песок хрустел на зубах — он застонал, закашлялся, давясь соленой водой пополам с кровью, с трудом приподнялся, не ощущая своего тела, не ощущая ничего — он стоял на коленях, раскинув руки, запрокинув мертвое лицо к мертвому сияющему небу, ловя сухими губами соленый густой воздух, и не было ничего — только песок, и равнодушно набегающие на берег волны, и равнодушное жгучее солнце в ровной празднично-яркой лазури — не стало мира, не стало времени, и прошли минуты, или часы, или годы — а потом он снова рухнул ничком, ткнувшись лицом в песок, зарываясь в него сведенными судорогой пальцами, и песок впитывал жгущие бессильные слезы его, как морскую воду…
Так они и нашли его — лежащим у кромки прибоя. И только двое, Эрион и Еретик, решились подойти — не сразу, медленно, словно бы нерешительно, и Элвир стоял в стороне, кусая губы, смотрел с беспомощным ужасом, но не смел — не мог, не должен был — приблизиться. Двое подняли его — он повиновался, но руки его легли им на плечи мертвой тяжестью, и голова бессильно упала на грудь — они вели его, как пьяного, а он не понимал, что с ним делают, не знал, как довезли его до черного замка, не помнил, как привели его в башню, кто уложил его — не помнил ничего, так и лежал в изорванной, заскорузлой от крови и морской соли одежде, и больше никто не мог коснуться его — лежал, вытянувшись, глядя куда-то вверх пустыми глазами в безмолвии, в неподвижности — как мертвец, приготовленный к погребению.
Через несколько дней Хэлкар снова исчез. Но те, что отправились следом, уже знали, где его искать.
Он сидел на берегу у кромки прибоя, застыв в безжизненной неподвижности, и все смотрел в море, вглядываясь до рези в глазах, смотрел, смотрел…
Его увели.
Он вернулся снова.
И снова.
И снова.
Словно надеялся, что хоть что-то вернет ему море — прощальным даром Нуменорэ.
Никто не пытался отговаривать его — даже и просто заговорить с ним никто не решался. Больше не было ничего — ни чувств, ни мыслей, ни даже боли. Пустота. И пустыми глазами мертвеца он смотрел и смотрел на лениво колышущиеся волны: только эта единственная навязчивая мысль гнала его на берег — может быть, хоть что-то…
И он возвращался.
Снова и снова.
И снова…
Пусть кто угодно говорит, что я ненавидел Нуменорэ, что я предатель, что воевал против своего народа, что мстил за позор и забвение — мне все равно. Уже все равно. Пусть говорят.