Павел, который с удовольствием поучаствовал бы в споре, вышел на улицу и направился к метро, огибая лужи по синусоиде. После скорбного рассказа Анны Георгиевны он боялся застать Лену среди отвратительных деталей, которые сопутствуют больному человеку, — в постели, на несвежем белье, среди санитарных приспособлений. Поэтому, увидев Лену в брюках и в закрывавшей горло водолазке, он выдохнул с облегчением.
— Зачем пришел? — Лена вытянула сухие, с бамбуковыми узлами суставов, чуть дрожащие пальцы и опустила глаза, а Павел сел на табуретку, понимая, что приглашения все равно не дождется.
— Видишь, — она усмехнулась. — Даже самоубиться не могу, как положено… Что скажешь? Как работа? Успехи в личной жизни?
— Хорошо. Знаешь, — сказал Павел, удивляясь, что ее блеклые волосы не светятся золотом, как всегда. — Мы потрясающий самолет делаем.
Ее глаза блеснули злобой.
— Ненавижу ваши самолеты, — проговорила она. — Только и думаете, что о самолетах… а потом подбираете всякую дрянь и женитесь на дрянях.
— Мама сказала, он на ней не женится, — вставил сострадательный Павел. — Не знаю… он выкрутится.
Она с азартом — карикатурно и размашисто — хлопнула ладонями по коленям.
— Выкрутится! Это точное слово про него… выкрутится!
Его испугали немигающие глаза с расширенными зрачками. Всегда холодно-голубые, они сейчас казались черными, и Павел подумал, что Лена нечетко его видит.
— Понимаешь, он управляется рефлексами. Надевается на летчика, как протез.
— То есть? — Лена подняла брови. — Он мягкий?
Стылое, как церковный воск, лицо сказало Павлу об ожидании подвоха: Лена заподозрила, что он ее разыгрывает. Паузу наполнила раскаленная тишина, которая исходила от дверного косяка. Кто-то подслушивал его слова, телескопически вытянув ухо, точно локатор, но Павел, представляя состояние Лениных родителей, принял лазутчика без ропота. Он рассказывал Лене, что пикирующие на добычу соколы не бьются о землю, потому что управляют крыльями, как человек — рукой или ногой. И что авиатор, обученный в детстве ходить и говорить, так же научится летать, если связь с воздушной средой не потребует от него дополнительно осмысливать цифры и значения, а подействует прямо на органы чувств. Что если неправильно или невовремя толковать приборные показания, то случаются катастрофы со смертями и горем. Что недавно в Учкудуке сорвался с эшелона в плоский штопор "Ту-154". Что в Пензе из-за ложной информации разбился на взлете "Ту-134", а еще одна "тушка" — упала в Сургуте, потому что экипаж неверно действовал при посадке. Павел, живописуя кровавые подробности, не жалел Лену, давая понять, ее проблемы не стоят выеденного яйца. Потом из коридора неодобрительно зашуршало, сигнализируя гостю, что больная утомилась, а Павел счел, что его визит закончен, и распрощался.
Следующий день принес ему неловкий сюрприз: исполняя повинность, Маша не отделалась бросовой сладостью, а принесла на работу торт "Москва", который Павел особенно любил, и наблюдательные сотрудники поняли, что девушка умело акцентировала внимание к удачливой в споре стороне. Павел, сконфуженный Машиным реверансом, проглотил свою порцию и скрылся от озорных комментариев, готовых сорваться с языка нескромных коллег, в секретной библиотеке. Перелистывая отчет, он поглядывал на женщин, которые мелькали в окошке, и гадал, кто из них может быть Машиной мамой, — и так зазевался, что очнулся только после шутливого оклика:
— Чувак, не узнаешь меня, что ли?
Павел вздрогнул и обнаружил рядом недоуменного Игоря.
— Ты у Лены был? — спросил он, и Павел встретил этот простительно высокомерный фальцет без раздражения. — И о чем говорили?
— Я ей про самолет рассказывал.
Игоревы веки, комично скошенные и дававшие ему птичий, как у нахохленной совы, облик, взмыли вверх от изумления.
— Чтооо? — И Павел подивился непредвиденному ходу Игоревой мысли. — Нашел кому рассказывать. Лучше бы мне рассказал. А то хранят тайны… — Ироничный взгляд нырнул вниз, и спохватившийся Павел обнаружил, что он машинальным, уже усвоенным от сотрудников "Витязя" жестом прикрыл разворот отчета.
— Зайдешь потом? Знаешь, где я? — Игорь улыбнулся и, словно забыв, что разговор шел про Лену, кивнул Павлу и отправился к окошку, за которым скучала предположительная Инна Марксовна. Вернувшись к отчету, Павел вздрогнул от ужаса: закрыв от Игоря страницу, он не заметил, что его рука испачкана в кондитерском креме, и теперь на секретной бумаге расплывалось жирное пятно. Густой мазок насквозь пропитал страницу под ссылкой "рисунок 3.1", выезжавшей на правое поле, и Павел представил, что скоро едкая субстанция разъест чернила. Это была середина отчета — семьдесят восьмая страница. Поставить пятно на какой-нибудь из последних страниц, куда никто не добирается, было бы не таким криминалом.