— Кто это? — спросил Павел у Жени, краем глаза указывая на незнакомца. Тот скосил взгляд.
— Смежная организация. Биологи, кажется.
Несколько дней воодушевленный Павел, которому не давало покоя приморское видение, твердил себе, что он должен прыгнуть. Его уже разочаровала работа, которая упорно не давалась разуму; чтобы наскоро повторить ялтинскую иллюзию полета, он был готов к альтернативным путям и так увлекся, что скоро, держа в спортивной сумке бутылку из неприкосновенных запасов мамы, Анны Георгиевны, которая отоваривала их водочные талоны, оказался на аэродроме, разыскал Леонида Васильевича и был представлен тренеру Николаичу. Гостя пригласили в каморку, и Николаич забренчал железом, разыскивая под грудой лома посуду. Потом вытащил охотничий нож, одним ударом пробил донышко консервной банки и ювелирно, не оставляя зазубрин, открыл тушенку.
— Ты не из общаги? — приговаривал он, принюхиваясь. — Мы, когда жили в общаге, — играли в танковые бои. Танком был спичечный коробок, который приклеивался к четырем тараканам. Можно было воздушные бои устроить — но тараканы не летают…
Павел кивал, кусая вложенный ему в руку бутерброд. Его сморило спиртное, и он очнулся, когда Николаич ткнул его в плечо.
— Подъем… пора в небо.
Явились спеленутые мумии товарищей по несчастью. Группу затолкали в салон и рассадили на жесткие сиденья; взвыл с противным рокотом мотор, и земля в один момент ушла вниз. Звук двигателя бил по нервам; ударила сирена, косолапые товарищи один за другим исчезали в пустоте, и Павел в помраченном тоской осознании, как он бестолково жил все годы, понял, что обречен, — в этот момент сокрушительный удар в копчик выбросил его наружу. Свет опалил глаза, и он, обожженный вспышкой, рефлекторно заскреб руками воздух, ища опору, чтобы подняться обратно. Внутри что-то взорвалось; он погрузился в такое физическое неудобство, что пропал даже страх. Потом его дернуло, и он закачался на стропах в восторге, потрясающем измученный переживаниями организм. Небо было синим, горизонт — голубым и дымчатым, а поселок выглядел с высоты как остатки мусорной кучи, которую сгребли гигантским совком, продавив в поверхности ошметки и борозды. Следя, как заворачиваются края горизонта, Павел впитывал каждой клеточкой тела высотный воздух. Но безвольное снижение не давало упоительной власти над небом, которую он испытал на ялтинском берегу. Он ощущал себя безответной игрушкой воздуха — и, когда земля придвинулась, забыл, как держать ноги, и свалился неудачно, ужаснувшись хрусту то ли в амуниции, то ли в кости.
Ковыляя и прихрамывая, Павел возвращался домой. Восторженное настроение перегорело в избытке впечатлений. Ступив из электрички на вокзальный перрон, он вздрогнул от боли в боку и задумался о худшем, заранее подбирая слова, чтобы объяснить возможно сломанное ребро, — рассказать правду ему, в предвидении родительской истерики, даже в голову не приходило. Он стоял у столба и собирался с силами перед рывком в метро; прямой взгляд неприятно уперся в него из толпы, и когда он узнал Машу, чья изящная головка венчала приподнятый воротник твидового жакета, то даже рассердился на себя, что некстати оказался на ее пути, словно умышленно сделал что-то неправильное.
Он прикинулся, что не заметил девушку, — опустил глаза и через минуту обнаружил у своих грязных ботинок на асфальте ее лаковые туфли с пряжками.
— Болит или плохо? — спросила она в лоб, отбросив ненужное приветствие. Обстановку она оценивала мгновенно — обессиленный Павел, который в другое время, выдержав достоинство, отстранился бы от малознакомого человека, проблеял что-то невразумительное. — Сейчас… такси найду…
Мелькнули ее низкие каблуки, и девушка исчезла.
— Где ж ты его… — скалясь, пробормотал вслед Павел, ни минуты не сомневавшийся, что в сутолоке вокзала, среди нахрапистых и бесцеремонных очередей с тюками и баулами воспитанное создание, конечно, не удержит свободную машину.
Он, вдыхая папиросный чад и угольный дым, восстанавливал дыхание, представлял, с какими испытаниями столкнется Маша на привокзальной площади, и удивился, когда вынырнувшая откуда-то девушка твердой рукой — как взрослый ребенка — провела его боковыми ходами в переулок и запихнула в бежевую "Волгу", а тронутый ее вниманием Павел, хотя такси не входило в его планы, подчинился.
— Может, в больницу? — спросила Маша, наклоняясь к заднему сиденью, и за расстегнутой пуговицей ее шелковой блузки блеснула золотая цепочка.