Мой внимание привлёк какой-то странный цвет волос, который было трудно разобрать из-за косы, заплетённой кем-то заботливым. Положив зеркало на плед, я стянула с косы тонкую резинку, распуская волосы. Затем снова посмотрела на себя. Волосы ниже подбородка были привычного мне песочного цвета. А выше… я трижды прокляла себя за то, что однажды возжелала такие же волосы как у Скуало. Мне всего семнадцать, а я уже седая как дряхлая старуха.
Я уронила зеркало на плед и закрыла руками лицо, давясь слезами. Синьора Коррадо присела на край постели, успокаивающе гладя меня по плечу.
— А теперь хорошую новость, — всхлипнув, сказала я, уголком пледа вытирая мокрые щёки.
— Какую хорошую новость? — не понимающе спросил синьор Бернардо.
— Если столько хреновых новостей, то должна же быть хоть одна хорошая! — в сердцах воскликнула я. — Например, когда вы позволите мне встать с кровати?
— Детка. Мне так жаль… — сказала синьора Коррадо и заплакала.
***
Я сидела в кресле-качалке, лениво наблюдая как за широкими окнами занимается рассвет. Рядом стояло инвалидное кресло, на которое я изо всех сил старалась не глазеть. Даже ставшие бесполезными ноги, накрыла пледом.
Слова синьора Бернардо прозвучали как приговор. В ближайшие несколько лет я не смогу ходить из-за травмы позвоночника. Откуда у меня травма позвоночника, если меня заковало в лёд, синьора Коррадо, просившая называть её «Дебора» или «любимая бабушка», не знала. Она посоветовала расспросить Антонио, который находился в тот день на поле боя. Как оказалось, Дебора вполне себе в курсе дел мафии и Вонголу с ней можно было обсуждать спокойно.
Рядом с креслом-качалкой, по левую руку, расположился небольшой круглый столик, на котором стояла одинокая чашка холодного какао. Не люблю сладкое какао, но Дебора отказалась на ночь давать мне кофе. А устраивать из-за такой мелочи истерику не хотелось — совесть не позволяла так ответить Деби за заботу.
В руках я держала заключение приходившего вчера психиатра, весь день мурыжившего меня различными тестами и проверками. Мужчина просто не мог проверить, что у такой юной девушки может возникнуть посттравматическое стрессовое расстройство. Дебора на это лишь сказала, что удивилась бы, если бы у меня этого расстройства не было, учитывая, что я пережила.
Хорошего настроения не добавляло то, что я даже не могу начать курс психотерапии, пока не найдётся специалист, лояльный именно Варии. Конечно, мне было известно не так много, но я перестраховывалась, откровенно боясь, что враги снова утянут варийцев в какую-нибудь историю, а те, в свою очередь, затащат меня с собой.
Именно поэтому о событиях в Намимори я молчала как партизан на допросе, несмотря на попытки психолога добиться от меня правды. Врач хотел убедить меня, что мне полегчает, если я всё расскажу, что это в моих интересах. Ага, нашёл идиотку. Где гарантии, что всё, что я расскажу специалисту в тот же день не узнает Вонгола?
В общем, под конец сеанса мне отчаянно хотелось в психотерапевта швырнуть стаканом, из которого я обычно пила воду, расстрелять из автомата, добить из пистолета, а потом испепелить пламенем, которое к вечеру чуть не вышло из-под контроля. А врач, видимо что-то поняв, быстро слинял. Стоит ли говорить, что с лечением мы так и не определились. Дебора стояла насмерть, утверждая, что «у девочки есть отец, без которого нельзя принимать подобные решения».
Я тряхнула волосами, внезапно осознав, как двухцветная шевелюра меня раздражает. Поэтому я перебралась из одного кресла в другое и подъехала к массивному туалетному столику из красного дерева. Из недр одного из многочисленных ящиков я извлекла ножницы, а на столешнице я расстелила бумажную салфетку — так будет проще убрать за собой.
Тщательно расчесав спутанные волосы, я решительно взялась за ножницы и начала отстригать золотистые пряди, не сильно заботясь о ровности среза. Получилось конечно же криво — я не додумалась выпрямить или хотя бы намочить свои вьющиеся волосы.
Но стрижка не принесла мне желаемого облегчения. Я себе казалась не более чем выцветшей и измученной версией себя шестнадцатилетней.
Голова резко закружилась, а дыхание перехватило. Вцепившись в подлокотники кресла до побеления пальцев, я наклонилась вперёд, считая свои хриплые частые вздохи, молясь всем богам, чтобы приступ прошёл поскорее. Сердце колотилось как бешеное, а кровь пульсировала так быстро, что это было слышно.
Наконец мир перестал кружиться, а пульс постепенно пришёл в норму. Я откинулась на спинку кресла, нащупывая лежащий на туалетном столике платок, которым я вытерла пот со лба.