— Слышь, Андрюх, — прошептал Дима, глядя прямо перед собой на круги, расходящиеся по воде, — мы пойдем другим путем.
— Это каким же?
— Неужели ты не видишь, что это, — кивнул он в сторону пикника, — тупик. Работать, чтобы жрать — скучно. Вся эта политика насчет изобилия — ерунда. Вот он — коммунизм в отдельно взятой семье. Любуйся, пока не стошнит.
— А мы сегодня с Лидией Михайловной ходили по трудным семьям. Там картина другая. — Я рассказал о своих впечатлениях.
— Ну и что? — хмыкнул Дима. — У этих алкашей только и всего, что другая пропорция вина и закуски. Наши скоро заснут от обжорства, а тем еще почудить да подраться надо. По-моему, даже интересней. Нет, это тупик.
— А что не тупик?
— Надо брызнуть по миру мещанства пулеметной очередью наших свежих мозгов!
— Смотри, добрызгаешься, злостный антисоветчик.
— Начхать… Все лучше, чем это. — Он снова кивнул в сторону осоловевших едоков, хмыкнул и громко произнес: — Товарищи отдыхающие, а не пора ли нам в колыбельку? Завтра, между прочим, рабочий день.
Мои родители посмотрели на Диму с большим уважением и благодарно улыбнулись.
Но вот однажды в классе появилась «новенькая». Единственное свободное место имелось за моей партой. Меня словно обдало свежим ветром — это рядом плюхнулась резкая, порывистая девочка, звали ее Валей. Она жила в соседнем дворе, что в торце нашего дома, за дорогой. Странный пустынный двор со странными жителями. Дом из бурого кирпича с черными от тени окнами. Говорили, что двор «держит» большая семья, состоящая сплошь из хулиганов. Так вот Валя оказалась из той семьи Кудриных.
— Ты, видать, отличник? — спросила она, двинув меня локтем.
— Не совсем.
— Помогать мне будешь?
— Посмотрим. А ты откуда перевелась?
— Из соседней школы. Меня оттуда за хулиганку прогнали. А сюда послали, потому что здесь учителя сильные. Понимаешь, мне очень нужно школу закончить. А дальше — в техникум.
— Если очень нужно, то закончишь.
В последующие дни мне поставили несколько «пятерок». На физкультуре физрук объявил, что по программе у нас освоение гимнастических снарядов. Он попросил меня показать несколько упражнений на брусьях и перекладине. На разминке мы неплохо разогрелись, мышцы мои звенели, как струны гитары. Я делал перевороты, крутил «солнце», замирал в стойке на руках, держал уголок — эти обычные упражнения из норматива первого разряда, вызвали у ребят бурю восторгов.
На следующий день Валя искоса смотрела на меня, и все порывалась что-то сказать. На перемене мы со Светой прогуливались во дворе. Нас обогнал сутулый Дима в облаке табачного дыма. Вокруг него прыгал, размахивая руками, Юра, обсуждая проект сборки лазера. Дима у нас в школе числился штатным вундеркиндом. В шестом классе скуки ради он одолел всю школьную программу. Деваться ему было некуда, экстернов не существовало. Теперь он для проформы ходил в школу, отсиживал уроки, учил французский, греческий, латынь и штудировал учебники третьего курса МФТИ — самого умного в стране института. Наши учителя конфликтовать с ним опасались, поэтому закрывали глаза на его длинные растрепанные волосы и курение. Его эрудиция выходила далеко за рамки школьной программы, и еще никому из взрослых не удалось услышать от него «не знаю». Зато некоторые вопросы Димы ставили в тупик даже нашего физика, который, как известно, окончил физмат университета с отличием. Поговаривали, что эти двое вундеркиндов — стар и млад — частенько запирались в лаборатории физкабинета и, попивая разбавленный спирт, в клубах сигаретного дыма планировали переворот в физике.
Я рассказал Свете, как однажды мы с Димой предавались общему увлечению: прослушивали симфоническую коллекцию Бетховена. Потом решили изобразить что-нибудь в том же духе, но еще более мощное. Посидели, сочинили, а потом пригласили к себе Юру и записали на магнитофон нашу джаз-рок-оперу «Ту мор бади» («Слишком много тела»), исполняя на электрогитаре Юры, перевернутом тазике и губах. Пустили запись по рукам, выдав ее за новый хит «Роллинг стоунс», и все поверили. Проворный Юра даже заработал на этом какие-то деньги. Нас же с Димой интересовало только «чистое искусство» и психология массового психоза.
Света слушала меня, кивая невпопад. Солнечный свет, запутавшись в ее золотистых волосах, окружал лицо и плечи сиянием. «Она святая, — думал я, — у нее нимб над головой». Она улыбнулась чему-то своему, взяла меня за руку, как в детстве, и показала на летящего высоко в небе стрижа: