Нина. Оттаивает.
Ким. Я хлеба на два дня купил.
Лева. Давно вас не видел, Ким.
Ким. Как раз столько же, сколько и я тебя.
Лева. Как жизнь?
Ким. Отлично.
Лева. Как работа?
Ким. Лучше всех.
Звонок телефона.
Нина (взяла трубку). Алло! Да, дома… Пожалуйста. Тебя, Ким.
Ким (беря трубку). Слушаю… А! Здравствуй, Боря… Завтра нет, выходной… Побегай один… Да не перебивай… Не жила нужна… Технику отрабатывай, технику. Будь здоров. (Положил трубку. Сестре.) Шкет у меня один сегодня отличился, стометровку за десять и пять прошел.
Нина. Случай?
Ким. Думаю, нет. Великолепные ноги.
Лева (шутливо). А голова?
Ким. Одним – голова, другим – руки, третьим – ноги. Для разнообразия в природе. А то представь: кругом одни умные головы, ни одного дурака. И посмеяться не над кем. (Ушел к себе.)
Лева (глядя вслед Киму). Как постарел… Ему сколько?
Нина. Сорок один.
Лева. На все пятьдесят потянет.
Нина. Неужели? А я и не замечаю.
Лева. И сердит.
Нина. Это он давно такой.
Лева. Понимаю.
Нина. Не только оттого, что Алла сбежала. Знаешь, когда спортивные звезды восходят, все видят, приветливо машут ладошками, а когда закатываются… Кто замечает? Только самые близкие.
Лева. Он, по-моему, на звезду так и не вытянул.
Нина. Чуть-чуть.
Лева. Чуть-чуть, Ниночка, это и есть в науке решение проблемы. Нет чуть-чуть – и ничего нет.
Ким вдруг вскочил, пошел в центральную комнату.
Ким. Альберт где?
Нина. Ушел.
Ким. Вижу, что ушел. Куда?
Нина. К Дроздовым. Посылка пришла.
Ким. Опять эта особа выставляется. Напиши ты ей, что я не хочу этих ее паршивых посылок.
Нина. Возьми и напиши.
Ким. Парень растет нормальным. Так ей надо яд в него вливать, яд.
Нина. Подумаешь, какое-то там барахлишко…
Ким (Леве). Ты представляешь – видимо, и Нина тебе уже сказала: мы с Аллой – пшик! – в разные стороны. Она где-то там, у черта на рогах. Ты скажи объективно: шестнадцатилетнему парню, когда и сознание, и вкусы, и все так нестойко и восприимчиво, она шлет оттуда какие-то пестрые куртки, рубашки, пластинки с этой психической музыкой…
Нина. И что особенного?
Ким. А они, молодые, клюют. Клюют на пластинки, на галстуки, на рубашки. И их – раз, подсекли и тянут к себе, тянут. Они же не понимают. А она-то должна понимать. Не маленькая, должна. Какая бы ни была женщина, элементарные вещи должна соображать. Как была без одного винтика, так и осталась. Попугай! Попугай! Хочешь, я тебе ее портрет покажу?
Лева. Да.
Ким. Оттуда прислала. Очень ее выражает, очень!
Лева. Ким, мне кажется, вы преувеличиваете. Мать – ей хочется.
Ким. Надо думать не о том, что ей хочется, мало ли чего ей хочется, а что ему полезно или вредно. Я знаю, чего ей хочется.
Лева. Чего?
Ким. Хочется перед мальчишкой выглядеть шикарно. Вот, мол, я какая, вот, мол, мы какие там заграничные! Она же его манит. Я знаю, манит, манит. Всадница! (Леве.) Хочешь послушать эту музыку? (Побежал в свою комнату.) Сейчас я тебе доставлю удовольствие. (Налаживает проигрыватель.) Узнаешь ее вкус. Наслаждайся, это сногсшибательно! Она тут вся со всеми потрохами!
Музыка. Ким усилил звук, и она гремит, сотрясая стены.
Жарков (читает, стараясь перекричать музыку). «Зина стремительно помчалась к прорабу и, задыхаясь от бега, от ветра, а главное, от охватывающего ее волнения, еле слышно прошептала потрескавшимися губами: „Петр Степанович, идите в четвертый барак, идите, там…“» (Разъяренный, вскочил, вошел в центральную комнату. Еле сдерживаясь.) Кто это развлекается?
Нина. Ким демонстрирует пластинки.
Жарков вошел в комнату Кима, сорвал мембрану с пластинки. Тишина.
Жарков. Приспичило?
Ким. Я хотел…
Жарков (передразнивая). Многого ты в жизни хотел, хотило! (Ушел и, проходя через центральную комнату, мягко пояснил.) Мешает работать. (Прошел в кабинет.) Извини, Константин Федорович.
Егорьев. Ничего-ничего. Я понимаю.