Нина. Набирай без передышки.
Жарков. Ну, валяй, одним махом, не деликатничай. Мы, писатели, народ привышный, рубленый.
Егорьев. По-моему, очень неплохо.
Жарков. Хорошо или неплохо?
Егорьев. Странно вы иногда умеете переворачивать смысл.
Жарков. А я писатель, глаз у меня сквозной, на кривой козе не объедешь. Дрянь, значит, писанина?
Егорьев. Почему дрянь?
Жарков. Вот я и спрашиваю – почему?
Егорьев. Видите, у Тургенева…
Жарков. Я не Тургенев, не Лев Толстой, не Антон Павлович, – это мы уговоримся заранее, Константин Федорович.
Егорьев. Тогда я не знаю, как подойти к разбору вашего произведения. Я вас люблю и уважаю и не хочу сравнивать с теми писателями, которых не люблю, не уважаю и которых вообще за писателей не считаю. Разумеется, я плохой ценитель, Андрей Трофимович. Вероятно, у вас в Союзе писателей…
Жарков. У нас в Союзе писателей каждый свой взгляд норовит навязать. Мне нужно мнение читателя, а не писателя.
Егорьев. И читатели разные бывают. Одни любят литературу попроще, другие – осложненную, а у иных эстетическое развитие столь невысоко, что они не могут провести грани между художественной литературой и нелитературой.
Жарков. Писаниной?
Егорьев. Вроде.
Жарков. Мои опусы из этого разряда?
Егорьев. Нет.
Жарков. Да! А я вот что вам скажу, Константин Федорович. Пренебрегать читателем, у которого вкус еще не до того развит, чтобы Марселем Прустом или Кафкой упиваться, тоже негоже. Ему, чтобы ваших рябчиков с душком расчухать, через эту самую «нелитературу» пройти надобно. На чем русский народ учился, когда при дворе уже Руссо и Вольтера почитывали, а? На лубках, на самых примитивных, на похабных даже… Я свое место понимаю, но и то, что тут накалякано, тоже не последнее дело.
Егорьев. Ну что же, «ты сам свой высший суд, всех строже оценить сумеешь ты свой труд».
Жарков. Не надо, Константин Федорович, Пушкину за спину забегать… Я свое мнение пока при себе держу, вашего дожидаюсь.
Егорьев. Разрешите взглянуть глазами. (Берет рукопись.)
Лева (наконец дозвонился). Алло, это администратор?.. Товарищ Веников, говорит ученый Груздев из-под Новосибирска относительно двести восемнадцатого номера, вы обещали… Спасибо, я подожду. (Нине.) Сейчас узнает. Между прочим, очень симпатичный дядька попался. (В телефонную трубку.) Да-да, слушаю… Как – нет? Вы же обещали… (Положил трубку.) Даже говорить не стал. Редкий хам.
Нина. Ну уж, сразу и редкий. Обыкновенный. Оставайся у нас, если не боишься. Вот диван в твоем распоряжении.
Лева. Удобно ли?
Нина. Очень удобно. Он мягкий.
Лева. Не стесню?
Нина. Какой ты деликатный стал, Лева. Раньше гоню тебя из парадного, гоню, а ты до рассвета: постоим да постоим. Нахал был. (Смеется.)
Лева. Остаюсь.
Нина. Узнаю храброго… Помнишь, после экзаменов мы компанией гуляли веселенькие? Ты все рвался перелезть решетку зоопарка, отыскать своего родственника льва. Кричал: «Дайте я пожму его лапу!» Мы тянули тебя с забора, боялись – вдруг лев не признает родню, сожрет. Тебя потом долго дразнили «храбрый Лева».
Лева. Да, безобразили мы тогда лихо.
Нина. Есть что вспомнить… Ты, наверно, с голоду помираешь, деликатный. (Зовет.) Ким, ужинать накрывай! Отец, прием пищи!
Жарков (отбирая у Егорьева рукопись). Ладно, не пыхти. Пойдем, похватай калорий, духу прибавится.
Егорьев. Неплохо, честное слово, неплохо.
Жарков. Пошли! Водки выпьешь и изречешь истину.
Идут в столовую.
(Киму, который уже помогает сервировать стол.) Там, в холодильнике, достань. Отметим окончание. Мой верный друг Константин Федорович прямо сказал: «Неплохо». «Неплохо» – это значит «хорошо». Ведь так устроен русский язык, а? Выйдет книга, денег отхвачу кучу, ремонт произведем, все золотой краской выкрашу.
Ким. Не сглазь.
Жарков. Чего?
Ким. Пока книга не вышла.
Жарков. И не выйдет, да?
Ким. Почему?
Жарков. Вот, Константин Федорович, нет пророка в своем отечестве. Не верят. Этот особенно.
Лева (Жаркову). Знаете, когда у нас сдают работу, все тоже вот так натянуты и нервны. К шефу не подходи – разгрызет.