Егорьев. Андрей Трофимович! Когда-то, давно, когда ко мне, можно сказать, весь мир спиной встал, вы взяли растерявшегося мальчишку за плечи и сказали: иди ко мне, вкалывай. Я вашу руку до сих пор вот здесь, на плече, чувствую. Что я для вас могу сделать, скажите?
Жарков. А я тебя не по доброте взял, а за талант. Я, друг милый, кадры умел подбирать. (Засмеялся.) Я ведь что хочешь делать могу. Когда отец с собой на малярные работы брал, мне и клей нюхать, и кистью махать… Хочешь, подметки поставлю? Умею. Мы с руками. Да еще сто двадцать целковых пенсия. Кум королю! Подожди, может, и попрошусь… Давай мебель переставим, по-новому хочу.
Переставляют мебель.
Нина продолжает накрывать на стол. Входит нарядно одетый Ким.
Нина (оглядев его). Вот давно бы так. У тебя же отличный вид. Просто хоть куда парень!
Ким. Без десяти, а ее еще нет.
Нина. Без десяти, потому и нет.
Ким. Это она нарочно тянет, марку выдерживает… Если нажимать будет или как-нибудь в обход, думаю, поможешь?
Нина. Ты не будь резким.
Ким. Увидишь. У меня, знаешь, даже хорошее настроение. Как перед соревнованием. Когда у меня перед соревнованием бывало хорошее настроение, я всегда выигрывал. А твой где?
Нина. В делах и бегах.
Ким. Это хорошо. А то начал бы философствовать, путать. Он гад. Что ты около него усилия делаешь? Не тот предмет.
Нина. Я бы его разгипнотизировала.
Ким. Ему, поди, и не хочется.
Нина. Разве человек под гипнозом знает, чего ему хочется, чего нет. Впрочем, женится – сам переменит режим.
Ким. А он никогда не женится.
Нина. Уже невесту имеет – слыхал вчера?
Ким. Врет, наверно. Это он от тебя на всякий случай забаррикадировался, сочинил. Такие всю жизнь по скорожралкам будут бегать – во всех смыслах… (Зовет.) Папа!
Жарков (входя). Что?
Ким. Она сейчас придет… Если начнет насчет Альберта…
Жарков. Соображу.
Ким (осмотрев комнату, стол). По-моему, все отлично, а? (Ушел.)
Жарков (Нине). Ты за ним – в оба! Как бы выходку не выкинул.
Нина. Убрать со стола ножи и вилки, что ли?
Жарков. Я серьезно. (Ушел.)
Звонок. Ким быстро идет открывать дверь. Возвращается с Левой. Ким уходит к себе.
Лева. Представь, гостиницу получил. «Урал». Уже за номер заплатил. Мой.
Нина. Бедный диван, не произвел впечатления.
Лева. Диван отличный. Злоупотреблять не хочу.
Нина. Думаешь, я бы и этой ночью пришла?
Лева (собирая вещи). Конечно не думаю. Ты гордая.
Нина (продолжая сервировать стол). А может быть, и пришла, вот взяла бы и пришла. Ты вчера среднестатистической нас ошарашивал. Мне ведь, знаешь, даже убедительным показалось. Черт, думаю, нас знает, может быть, мы все действительно на какой-то прабабушкиной кислой закваске. А ночью сообразила: нет, Лева, ни под каким… Вот если я сейчас опрошу всех людей земного шара, есть ли среди них, ну, допустим, Шекспир, Джордано Бруно или там Толстой? Нет ведь, не отыщется. И что сие значит? Ничего, пустой факт, и только. А если я спрошу этих же самых жителей: «Кто из вас хотел бы быть Архимедом, Толстым или Шекспиром?» – ведь все бы хором загалдели: я, я, я! А это что значит? Уже нечто… Нет, Лева, не в том дело, сколько им подобных на текущий сезон, пусть ни одного. Их и всегда-то было негусто, несколько штук на столетие, а то и один на тысячу лет. Но это именно они приоткрыли куда-то дверку, заглянули в нее и по секрету сказали людям, что они люди. Мы потянулись за ними, встали с четверенек на два копыта и вот стоим здесь, в Москве, на площади Восстания. А твои среднестатистические вроде бы всех обратно – на четвереньки. Не желаю.