Салов. Испугали?
Михаил. Дда ттак…
Салов. Это изъян небольшой. А в остальном хороший ты парень, деловой. Рад я, что ты Нюрку мою берешь. Она ничего, здоровая, ровная. Засиделась, конечно, маленько. Двадцать шесть лет – это для женщины возраст, да по тебе все, дурень, тосковала. Чай, уж года три, а то четыре, а ты все тянул чего-то. Чего тянул-то? А?
Михаил. Брак все-таки, Илья Григорьевич.
Салов. Это конечно. Да ты зови меня просто – «папаша», душевнее вроде.
Михаил. Не привык еще.
Салов. Привыкай. Вот, брат, и кончается твоя одинокая жизнь. Учить мне тебя нечему, вы теперь, молодые, ученее нас. Да ты разинь рот-то, поговори со мной.
Михаил. О чем?
Салов. О себе расскажи. О жизни, которая была. Что я о тебе знаю? Шестой разряд, комсорг цеха – и все.
Михаил. В детдоме я воспитывался.
Салов. Это знаю. А родители-то кто были?
Михаил. Неизвестно.
Салов. Приблудный, что ли?
Михаил. Из Ленинграда нас в сорок втором вывезли.
Салов. Стало быть, законные имелись. Это хорошо. Не помнишь их?
Михаил. Не помню.
Салов. Совсем?
Михаил. Совсем.
Салов. Ну, хоть что-нибудь маячит?
Михаил. Ничего.
Салов. Совсем ничего?
Михаил. Совсем.
Салов. Жалко. Интересно бы было… Экой ты, брат!
Михаил. Я себя только с детдома помню, с Перми.
Салов. Да, детдом – это не малина. Конечно, государству честь и хвала, забота, так сказать. Только детдом – нехорошо, из детдомов одно ворье выходит, жулики.
Михаил (смеется). Ну уж!
Салов. Не о тебе говорю, не обижайся. Детдом-то хоть путный был? А то в войну ко всяким таким заведениям примазывались разные, на жратву перли.
Михаил. И у нас было. Потом упорядочили.
Салов. А фамилия твоя от кого пошла, не знаешь?
Михаил. Нас, говорят, когда из Ленинграда вывозили, бомбили сильно, поубивали много. А кто остался, лесами да болотами выводили. Четырнадцать детей, говорят, осталось. Нашли за болотами без единого взрослого, поубивало их. Так всех нас и окрестили Заболотными. Трое еще в Перми умерло, тех уж я помню.
Салов. А остальные где?
Михаил. Ну, Василия-то, моего дружка, вы знаете. А остальные – по Союзу.
Салов. Да, война… (Скомкал газету.) Вот какие командиры воевать собираются, им бы так сказать: давайте-ка, господа-товарищи, мы сначала вас поубиваем, детей ваших и жен, а потом воевать начнем, согласны? Не согласятся ведь, потому сами-то выжить собираются, командиры-то эти… У нас тебе хорошо будет, Михаил. Я человек не трудный, во все времена честный был. Круг твоей жизни замкнулся, причалил, брат. Теперь ровно пойдет, хорошо. В школу-то ты в какой класс ходишь?
Михаил. В десятый.
Салов. Перспектива, значит, есть.
Во двор входит Василий.
Василий (Михаилу). Ты тут? Привет, Илья Григорьевич.
Салов. Здравствуй, баламут. Ты от кого удирал, что ли?
Василий. С чего это?
Салов. Рожа шкодливая.
Василий. Ногу калиткой прищемил.
Салов. Не хвост ли?
Василий. Я узнать – не нужно ли помочь?
Михаил. Вещи из общежития перенести надо.
Василий. Давай. Раньше невесты приданое в дом тащили, а теперь женихи.
Михаил. Равноправие.
Василий. Даже большое. Шиворот-наоборот… Пиво-то всем дают или только родственникам?
Салов. Сквозняк ты, парень, ветрогон. Пей.
Василий (наливает пиво, пьет). Почему сквозняк? Я веселый.
Салов. Чересчур.
Василий. А нам, Илья Григорьевич, много в жизни недодано. Что мы с Мишей в детском доме видели? Думаете, одни конфетки? Золотого детства не было. Оловянное было, железобетон. А теперь мы в люди вышли, сами себе начальство. Надо свое добрать. Жизнь-то хороша, Илья Григорьевич! Хороша, а?
Салов. Ну, хороша.
Василий. Именно. И Волга хороша, и небо хорошо, и во мне все переливается. Работаем мы складно. Висят наши портреты у ворот предприятия? Висят. Значит, с государством мы в ладах. Ну, и жить мы с Мишей должны в свое удовольствие, вольно, а?
Салов. Ты себя с Михаилом не равняй.
Василий. А я и не равняю, разные мы. Он вглубь жизни нырнуть норовит, а я поверху плаваю. Знаю.
Салов. Тебе тоже вглубь-то не мешало бы.