Василий. Не могу. Пузырь у меня внутри большой, наверх выбрасывает. Да и чего там, в глубине, – дышать нечем. Жили мы в глубине-то, знаем. А наверху солнышко светит, воздуху много, одна радость.
Салов. Несерьезный ты человек.
Василий. Это правильно. А почему? Я, Илья Григорьевич, не люблю, когда мне жизнь на завтра откладывают. Завтра, мол, тебе будет хорошо, а теперь потерпи. Мне ведь, собственно говоря, и сейчас хорошо. Я ведь не совсем опилками нашпигованный, на других вон смотрю, вижу – мечутся как угорелые, глаза озабоченные, рыскают. Ох, мол, делом я сейчас занимаюсь, некогда мне, не до веселья, отойдите все от меня, я лучшее добываю. А лучшее-то вот оно, тут. (Стучит себя в грудь.) Не люблю я озабоченных и серьезных, много они о жизни выдумывают, приписывают ей, чего в ней и не имеется.
Салов. Язык-то у тебя хорошо подвешен, да слава о тебе плохая.
Василий. Какая это?
Салов. Сам знаешь.
Василий. От зависти языки чешут.
Во двор входит Оля.
Оля. Здравствуйте.
Салов. Здравствуй, Ольга.
Михаил. Здравствуй.
Василий. Кожуркина, приходи завтра на свадьбу, присматривайся.
Оля. Женя не приезжал?
Салов. Уж целую неделю тут.
Оля. А где он?
Салов. Вон в сарае спит.
Оля. Так уже двенадцать.
Салов. От московской жизни отсыпается.
Оля. А что?
Салов. Ничего. Там, поди, коромысло. С лица сбежал и все спит, спит. А ты-то где была?
Оля. Картошку окучивали.
Салов. Поди побуди его.
Оля. Пусть спит. Я после.
Василий. Да как это возможно! Что он там, зажмуря глаза, видит? Сны? А тут, наяву, такая симпатяга явилась. (Бежит в сарай.)
Слышно, как Василий будит Женю: «Вставай, вставай, самое дорогое-то и проспишь». Василий выталкивает из сарая Женю. Тот в одних трусах, взлохмаченный, заспанный.
Вот он, москвич.
Женя (Оле). Приехала… Я к тебе каждый день заходил, узнавал.
Оля. Мне говорили.
Салов. Так чего ж ты меня спрашивала, приехал ли он?
Оля. А чего мне говорить-то было?
Салов (Жене). Поди ополоснись.
Женя. Я на реку, выкупаюсь. (Берет полотенце, одежду, Оле.) Пойдем.
Оля. До свидания.
Убежали.
Василий. Облизывайся, Михаил. Ты свое отгулял, последний день вольным ходишь. А мне в общежитие вселят теперь вместо тебя какого-нибудь деятеля из-под Чухломы. Э-эх, предал!..
Салов. Хорошая девушка. Да мой-то там, в Москве, завел, поди, кого. В Москве-то, говорят, разврат кишит. Так-то он чистый был. Странный даже…
Василий. Чего странней – в артисты поехал учиться.
Салов. Ну и что, не люди они, что ли, артисты-то?
Василий. Да ты не переживай, Илья Григорьевич, может, из него мировая кинозвезда загорится. Прославит он всю вашу фамилию и наш поселок. Может, и обо мне потом в связи с ним напишут: был у его шурина Михаила дружок Василий Заболотный, парень во всех отношениях замечательный.
Салов. И трепло, какого свет еще не видывал. (Михаилу.) Что это Нюрка-то провалилась? Посуду еще надо доставать, у нас и на десятерых не наберешь.
Василий. Так я один миг, Илья Григорьевич, никто не откажет. Скажу: Мишке-сироте на свадьбу одолжите – на тысячу человек приборов наберу. Народ добрый, любит жалеть.
Салов. Ну, так берешь посудное хозяйство на себя?
Василий. Сказано!
Салов. На пятьдесят персон. Ножи, вилки, тарелки, стопочки, графины бы тоже. Хорошей посуды не бери, перебить могут.
Василий. Сделаю.
Салов. Пойду Женьке пожрать разогрею. (Ушел в дом.)
Василий (оглядывая дом, двор). Хозяйство ты себе отхватил одним махом. Кто был ничем, тот станет всем.
Михаил. Ты от кого тут прячешься-то?
Василий. Пошел купнуться, да чуть на Майку Мухину не напоролся.
Михаил. Она все-таки дочь главного инженера.
Василий. А у меня в этих делах равноправие.
Михаил. Разлюбил?
Василий утвердительно мотнул головой.
Быстро у тебя…
Василий. Ты счастливый, Миша. Ты свою Нюрку полюбил, три года вокруг нее топтался, теперь женишься, и на этом твои сердечные переживания оканчиваются. Теперь ты ее до гроба любить будешь. Тебе и кажется, что у всех так: полюбил, женился, помер.