Матвеевна (высовываясь из окна). Сергевна!
Сергеевна. Что?
Матвеевна. Дрожжи-то куда положила?
Сергеевна. На подоконнике, в кухне, в голубой чашке!
Матвеевна. Кончишь рубить – скрикни меня. (Исчезла.)
Оля. Женя, а в кино по-настоящему целуются или так просто?
Женя. Не совсем чтобы по-настоящему, но и не совсем чтобы так.
Оля. Этому делу у вас в институте тоже учат?
Женя. Какому?
Оля. Ну… целоваться.
Женя. Не то чтобы уж специально, но если по ходу отрывка или этюда надо, то конечно.
Оля. А ты целовался?
Женя. Как тебе сказать… (Замялся.)
Оля. Вот так и скажи – целовался?
Женя. Мне, знаешь, один раз попалось задание… ну, по ходу дела надо было…
Оля. И?
Женя. Я ее обнимаю, а у нее губы какой-то лиловой краской намазаны и изо рта табаком несет.
Оля. Ну?
Женя. Еле пригубил. Чудь двойку не поставили. Мутить начало.
Оля. Подумаешь, двойка!
Женя. Так ведь надо. И любить по заказу надо, и ненавидеть, и восторгаться, и подозревать, и отчаиваться, и воровать. Людей ведь играть буду, а в людях все есть.
Оля. Я бы тоже хотела артисткой стать. Переживать, переживать… А артистам много платят?
Из дома выходит Салов.
Салов. Ребятки, помогите-ка студень в погреб снесть.
Женя и Оля идут в дом.
Сергеевна, ты тут никак всплакнула? Молодость, что ли, вспомнила?
Сергеевна. Какую молодость! Лук рублю, проел. Я и сейчас не старая, чего вспоминать-то! Молодость – пустота. Аппетит на жизнь с возрастом приходит. И понимание.
Женя и Оля проносят студень в блюде и в тазу в погреб. Возвращаются к столу. Салов ушел в дом.
Женя. Тут сверху хорошо бы какой-то лозунг написать, вроде «Любовь не картошка, не выбросишь за окошко!».
Оля. Напиши: «Любовь – это все!»
Женя. Юмора нет. А может быть, так, как на заборах пишут да на скамейках ножом вырезают: «Нюра плюс Миша равняется любовь»?
Оля. У меня целая тетрадка есть, я туда из книг, которые читаю, разные мысли про любовь выписываю. Можно выбрать.
Женя. Замечательно! Мы все эти афоризмы вместо передовицы пустим. Где тетрадка?
Оля. Дома.
Женя. Айда!
Женя свернул стенгазету, унес в сарай. Они с Олей ушли.
Сергеевна. Матвевна!
Голос Матвеевны (из дома). Чего-о?
Сергеевна. Порубила, чего еще надоть?
Голос Матвеевны. Капусту!
Сергеевна идет в дом. В калитку входят Василий и пять-шесть мужчи н.
Василий. Тихо… давайте сюда. Вот тут становитесь, у крыльца. Так… (Расставляет всех по местам.) Как только ворота откроют, так и наяривайте. Всю дорогу, что они от ворот к дому пойдут, без передышки играть, ясно?
Голоса. Ясно.
– Да.
– Понятно.
Василий. Слушай дальше. Столы во дворе стоять будут, в доме-то в такую погоду духота, да и тесно. Как первый тост старик Салов Илья-то Григорьевич произнесет – думаю, ненадолго затянет, не на собрании, – так вы туш, одно колено. Не тяните. Выпить-то уж у всех будет чесаться, так что не два раза, не три, а один. Как «горько» крикнут – тоже туш. Тут уж все три раза можно, пока целуются. Так сказать, оживите момент. Ну, и после каждого тоста по одному разку.
Первый музыкант. Вася!
Василий. Ну?
Первый музыкант. А что вначале-то играть будем, марш?
Василий. Можно и марш. Не похоронный, конечно. Это ваше дело, что умеете, то и играйте.
Второй музыкант. У нас в репертуаре больше торжественные собрания и бальные танцы.
Василий. Можно и танцы, вальс или танго. Хорошо бы просто революционное что-нибудь, вроде «Смело мы в бой пойдем» или в этом духе. Позвончей, главное. Оптимизму дайте. Ясно?