Дома оставался Лев с его недописанным романом.
7
"Конь о четырех ногах и тот спотыкается" - говаривал Иван Иванович Гусев. И еще на эту тему: "Никогда не знаешь, где и на чем поскользнешься". К чему бы это? Лишь много позднее ей пришлось оценить мудрость такого, странного на первый взгляд, предостережения.
А пока что она с головой ушла в новую работу, во многом непонятную и интересную: теперь ее бросили на идеологию и культуру. Так это и называлось в просторечии: бросили, - а почему именно ее, об этом можно было только гадать. Не иначе, здесь требовался сейчас не столько "Анти-Дюринг", сколько женское обаяние и женская обходительность, так, по крайней мере, объяснял Лев. Или, скажем так, дипломатичность, то есть способность что-то с чем-то примирить, или даже скорее кого-то с кем-то, и выслушать обе стороны, да так, чтобы каждой из них оставить шанс. В герметической, непроницаемой тишине кабинета все звало к умиротворению, было им наполнено, дышало им: неслышные движения, плавные голоса, ласковые мелодии телефонов. Сама хозяйка с красивым лицом и грудью, оттопыривающей строгий в обтяжку жакет, казалась олицетворением покоя, взгляд ее был внимателен и чуть насмешлив, речь не лишена юмора, память на имена-отчества приводила в изумление...
Она осваивалась в новой роли.
В один из первых дней она допытывалась у Льва: кто такие правые и кто левые? Лев разъяснял популярно: левые - те, что за свободу и прогресс, правые - наоборот. Она кивала: так-так, - видимо, обдумывая, как обходиться с теми и другими, чтобы держать равновесие, а как иначе?
К новому назначению жены Лев отнесся на этот раз серьезно, не шутил, как раньше, по поводу номенклатурных благ. Тут уж нужно было что-нибудь одно: если насмешничать, то и не пользоваться, а Лев, хоть и не раскатывал в жениной машине, ездил на своей, но ездил, случалось, и за продуктами в ихний магазинчик, - туда если знаете, за кино "Ударник", - да и что-то еще перепадало, не говоря уж о деньгах, которые все-таки были нужны. Комплексов на этот счет у него не было, ханжества тем более, и слава богу, но подшучивать тоже ни к чему.
Тем более что на такой должности можно сделать немало полезного как раз в плане поддержки всего честного и свободного. И в этом смысле хорошо, что - Катя. А ну поставили бы какого-нибудь долдона с четырьмя классами, тоскующего по Сталину!
Было интересно. Кате выпало познакомиться с людьми, чьи лица она раньше видела только по телевизору. Писатели, академики, режиссеры, артисты - все они, по крайней мере большинство, оказывались людьми приветливыми и симпатичными, хоть порой и с причудами. Обе стороны - и консерваторы, и защитники прогресса - были, например, на удивленье едины в том, что касалось почетных званий и наград, и равно обижались, когда почему-либо оказывались обойденными. Ей в этом кабинете они являлись такими, какими друг друга не знали; чувствовалось, что они хотят здесь понравиться, и Екатерина Дмитриевна отвечала тем же. Удивленье и восторг перед чудом сочинения слов и фраз все еще жили в ней. Сама Екатерина Дмитриевна была не в ладах с пером и бумагой, доклады ей писали помощники, а правил и переписывал - втайне, конечно, - Лев Яковлевич вечером дома.
Они старались понравиться, потому что от этого для них что-то зависело - так, по крайней мере, казалось им самим. На самом деле, конечно, от нее мало что зависело, вот что характерно. Метр влево, метр вправо. Троллейбус строго держал маршрут, не отклоняясь более положенного и все же маневрируя. Где можно, Екатерина Дмитриевна шла навстречу просьбам, допускала послабления и в результате прослыла деятелем либерального толка. (Тут недавно один драматург, известный моралист, в своих воспоминаниях особо отметил Екатерину Дмитриевну в связи с тем, что она когда-то, будучи при должности, помогла ему, оказывается, съездить в Японию, распорядившись в том числе насчет валюты. За такие милости, как видите, можно полюбить начальство на всю жизнь.)
Неприятности грянули, как всегда, в момент, когда их не ждешь. Споткнулась Екатерина Дмитриевна вот уж поистине на ровном месте, и, увы, не без участия Льва, хотя и косвенного.
В кругу Левиных старых друзей был некто Вася С., художник-авангардист, прославившийся когда-то на той самой знаменитой выставке в Манеже, которую посетил Хрущев. Вася был одним из тех, на кого обрушил Никита свой гнев, обозвав всех "пидарасами". С тех пор Вася остепенился, занялся книжной графикой, даже, говорят, разбогател. Вчерашние гонимые, как это у нас бывает, оказались в итоге в выигрыше, по крайней мере, Вася, как обиженный, вскоре же получил хорошую мастерскую, о чем всем рассказывал. И вот уж годы спустя он надумал съездить туристом за границу, и тут случилась осечка: оказалось, он все еще невыездной. Компетентные органы, надо понимать, оставались во власти рутины, нужен был чей-то мощный толчок. Лев избегал обращаться к жене с подобными просьбами, но на этот раз дело было уж куда как ясное. "Пусть он мне позвонит", - разрешила Катя, и на следующий день Вася был принят; говорили, правда, на "вы". Еще через два дня он благополучно улетел с группой в Мюнхен, а на десятый день группа вернулась в Москву без Васи.
Жил Вася холостяком. В его однокомнатной квартире были обнаружены непотраченные деньги, в холодильнике сыр и колбаса. Похоже, что Вася собирался вернуться, но в последний момент решил попытать счастья в Мюнхене. О сыре и колбасе он, очевидно, не подумал, об Екатерине Дмитриевне и ее поручительстве - тем более.
Было два неприятных разговора, один из них - в очень высоком кабинете. Здесь были употреблены слова, значение которых понятно лишь посвященным: п о д с т а в и т ь с я, з а с в е т и т ь с я и о т м ы т ь с я. Каждый из этих глаголов имел непосредственное отношение к происшедшему: подставилась, конечно же, она, Екатерина Дмитриевна; засветилась - она же; и ей же предстояло отмыться, то есть, на простом языке, снять или загладить вину. Был помянут - впервые - и муж Лев Яковлевич с его сомнительной компанией (вот что означало: засветиться). "Иди работай", - сказано было на прощанье. Тут тоже был свой шифр. Ей как бы отпускали грех, но - до поры. Екатерина Дмитриевна была достаточно искушена в тонкостях и знаках аппаратной жизни, чтобы понять намек. В ее собственном сейфе тоже хранились такого рода документы: на кого-то писали жены, кто-то по пьянке угодил в вытрезвитель, у кого-то были проблемы с таможней - мало ли что накапливается за годы работы, не всему же давать ход, но совсем неплохо, когда человек знает, что где-то он засветился, это держит его в напряжении, что совсем не вредно для дела. А уж в какой момент вытащить бумажку, решать руководству.
Екатерина Дмитриевна продержалась на своем посту еще месяца три, после чего была отправлена в отставку без объяснения причин и, конечно, с переводом на другую работу, как это обычно делалось в то гуманное время. Она кинулась к высокому покровителю, воспользовавшись единственный раз - телефоном, записанным на бумажном квадратике. Покровитель поднял трубку сам, она назвалась. "А что случилось?" Она объяснила. "Так в чем проблема? На другую работу? Ну и хорошо. Работу время от времени надо менять, продлевает жизнь, японские ученые установили. Так что давай. Успеха".
Не надо было звонить. Она уже не управляла своими поступками. Первый раз в жизни.
Лев Яковлевич, вернувшись от приятеля, застал дома необычную картину. Катя лежала в темноте, не зажигая света, и голоса не подала. "Ты где? - переспросил он. - Катя! Что с тобой? Заболела?"
Он уже знал обо всем, накануне проговорили весь вечер, пришли к выводу: вот и хорошо! что ни делается, все к лучшему! подальше от этой публики, от этого ежедневного вранья! ну их всех в задницу, если на то пошло!.. Вот в таком роде - и Катя не возражала, даже повеселела в конце концов: в задницу их всех!