— Бедный белый человек, — продолжал миссионер, — кожа у него на ступнях ненастоящая, потеряв ботинки, он погибает, ведь он не может ходить босиком. Им правят женщины. Даже во главе его племен стояли женщины. Посмотрите на лицо мванамке на талере времен Марии Терезии. Вот такие мванамке и правят белым человеком. На протяжении целой человеческой жизни англичанами правила старуха, изображение которой вы до сих пор можете видеть на некоторых шиллингах. И при этом белый человек не стыдится того, что им правят женщины. Только немцами правили мужчины, и вы знаете, какие они, эти немцы. По сравнению с англичанами они все равно, что морани по сравнению с мтото[68]. Но и немец, как бы он ни был хорош, не может устоять против солнца — кожа его тоже становится красной или еще краснее, чем у англичанина.
— Белый человек краснеет, когда живет с нами и попадает под солнце, а когда он у себя на родине, то лицо у него цветом походит на лизунец. Лишенный пива и виски, он не может держать себя в руках и начинает ругать своего бога, младенца Христа. А теперь я расскажу вам о младенце Христе, — все говорил миссионер. — В поклонении этому младенцу и проявляется ребячливость белого человека. Эта болезнь гложет мозг белого человека, подобно червю, и справиться с ней он может только пивом, виски и джином, и пьет он, пока не начинает проклинать дитя, которое боготворит. Братья, у этого самого младенца была мать, но не было отца. Белые люди сами это признают, я слышал, как это объясняли в так называемой миссионерской шкоде, которую я посещал, дабы лучше познакомиться с их детской верой и успешнее противостоять ей. Родился младенец в семье плотника, достойного человека, который смог заработать только на одного масайского осла и одну жену. Она произвела на свет младенца Иисуса и при этом не спала со своим мужем. Белые люди в это верят, клянусь вам. О предстоящем рождении младенца этой непорочной жене доложил человек с крыльями ндеге. Настоящей ндеге, а не самолета. С крыльями из перьев. Всему этому верит белый человек, а истинную религию считает предрассудком и ошибочной.
В то прекрасное утро я не пытался вспомнить, что еще говорилось против белого человека. Лет прошло много, и я успел забыть многие яркие места этой страстной проповеди, но среди незабытого остался пассаж о небесах белого человека и о том, как это еще одно ужасное заблуждение заставляет белого человека гонять палками маленькие белые мячи по земле или перебрасывать мячи побольше взад-вперед через сетку, вроде тех, что используют на больших озерах для ловли рыбы, пока солнце не сокрушает его. Потом он возвращается в клуб, чтобы губить себя алкоголем и проклинать младенца Иисуса, если рядом нет ванаваке[69]. Ванаваке верят в младенца Иисуса и проповедуют эту веру всем, кроме миссионеров, белый человек их боится, вот почему он никогда не клянет младенца Иисуса в их присутствии, а если такое происходит, просит у них прощения. Если белый человек постоянно проклинает младенца Иисуса в присутствии ванаваке, ему запрещают приходить в клуб, а это равносильно изгнанию из племени. Насколько я помнил, белые мужчины, которым отказывали от клуба, действительно становились похожими на вандоробо[70], изгнанных из своих племен. Некоторые даже становились хорошими охотниками по африканским стандартам, но миссионер рассказывал о тех, кого ждала более печальная судьба, и я действительно знал таких белых людей, которые отращивали бороды, переставали мыться и пили джин в своих грязных хижинах, деградировав до такой степени, что прекращали говорить на родном языке, разве что с собой, и впадали в депрессию, а иногда становились такими депрессивными, что даже не проклинали младенца Иисуса, хотя вот это случалось крайне редко. Некоторые из этих людей, вспоминал я, падали так низко, что в своем богохульстве сдваивали имя Господа с именем почетного секретаря клуба, крайне негативно отзываясь о каждом. И вот что еще вспомнил я о людях, которым отказали от клуба: все они практически всегда относились к тому подвиду белого человека, который не краснеет на солнце, а обретает цвет плохо выдубленной кожи или цвет необработанной кожи, и запах от них идет соответствующий, а в морщинах на шее обычно видна грязь.
Утром, когда Мвенди принес чай, я уже встал, оделся и сидел у потухшего костра в двух свитерах и шерстяной куртке. Ночь выдалась очень холодной, и я не знал, распогодится ли днем.
— Развести костер? — спросил Мвенди.
— Небольшой, на одного человека.