... Увы, интеллигентный человек не может спать на посту. Выяснилось, что таковым я и являюсь. Это большое невезение. Мои сослуживцы покидают службу бодренькими, словно умытые утренней росой, а я, бедолага, волочу самого себя за шиворот.
Мужики тут считают не возраст, а сколько осталось милуимов. Все завидуют мне: только два, до пятидесяти пяти, но не спешат меняться годами.
Скоро, к четырем, на зорьке, начнут ходить столбы. Привык, но когда уж больно шибко начинают мельтешить, надо башку слегка огреть прикладом, - сразу, мерзавцы, как вкопанные. Восход здесь, над Иорданом, хилый. Поначалу полоска багрянца, затем шустро так из-за горы полезет медяшка солнца, и все тут.
... И все же каждый божий день я ковырял самый большой свой мрамор, он уже сыгрался, и, как следует быть - весьма драматичен. Это - острый, трагичный камень. В нем я одолел салонную слащавость мрамора полностью, да и задумана была пластика надгробия как некая форма пластического реквиема.
Остался еще один кусок мрамора, и состав выставки готов: будет более пятнадцати работ...
Дорогой Мишенька, продолжаю спустя полсуток. Немножко сна, остальное - работа, и вот я вновь на посту.
Сейчас - серенький закат, точнее, подобие восхода с обратным течением. Тут Господь оставил всю силенку тверди земной, вздыбив кулачищами, а на твердь небесную, должно быть, уж и взглянуть сил не было, только что брызнул чуток краски. А Иудейская пустыня, что плотнеет сейчас, дыбясь на каждом шагу, вся - движение цвета и ритма, словно только мгновенье назад отнял свои руки Господь. Наверное, это же чувствовал прародитель Яков, пасший здесь своих овечек, когда, укрываясь от резкого вечернего ветра, укатывался в свои, не знаю, хламиды ли, шкуры ли. И, ложась на каменистый бок склона, чувствовал еще не ушедшее тепло рук и дыхание Господа. Здесь верить в Господа так же естественно, как дышать. Он и в этом воздухе, без глупостей чудес, чуть суховатый, легкий, каким он и должен быть над Святой землей.
Обнаружил некоторое время назад с помощью своей ученицы и помощницы кинутый отшельнический монастырь в десятке километров, - в скале, над ущельем, с остатками построек. До сих пор ноет в душе тоска по тому Божьему скиту, - там бы отрешиться от суеты, не для поста и молитв, а для работы! Но ведь грешен, вот и получил пост грешный, суетный для убивания времени жизни в ту самую пору, когда идет отсчет на минуты.
Говорят люди, дадут за это монеты, тысяч пять, а это хорошо при моей полной непричастности к ним. Только в эту самую ночь все вдруг важное для обмена веществ подорожало на пятьдесят процентов, так что монет разом стало как бы вдвое меньше. Страна, конечно, чудес. За наши годы все подорожало в четыре, пять раз, а уровень жизни - повысился!
Посмотри только, какие машины в наших дворах, и среди них - мой любимый минибус, словно старая кляча на покое. Да хотя бы твоя Валентина: и квартиру, и машину купила, - на какие шиши? Непонятно, во всяком случае, для моего разумения.
Мишенька, я так и не знаю, получил ли ты мое большое предыдущее письмо. Не хотелось бы повторяться, но главное я помню: жить за пределами России можно только творчеством. Творческой среды нет, но человеческая, интимная возможна кое-где в провинции, как, скажем, Израиль. Но только творчество может дать истинное общение, в нашем возрасте трудненько, но возможно. И еще, сам знаешь, нужна удача.
Этот милуим крепко пошатнул, точнее, определил с большей ясностью: если возможны другие пути, надо их испытать. Месяц неволи для художника может искалечить. Меня спас возраст: я рядом с домом, но месяц в части - это страшно. Не случайно почти все уехавшие прямо и называли мне эту причину, хотя люди были совсем не нашего уровня чувствительности.
С другой стороны, армия, милуим, - это единственное, что делает этот разноплеменный сброд одним народом. Нас здесь четверо. Я, еще один ашкенази из Монтевидео, сефард из Сирии, и грузинец. Что, кроме неволи, может собрать такой интернационал? Слава Богу, что сидим в будках, и нет надобности искать взаимопонимание.
Грузинец (грузинский еврей), - бывший спекулянт, отсидевший шесть лет. Имел здесь мясную лавку, но неудачно: надо работать, а потому считает, что сионисты заманили его, хотя бежал он от ОБХСС, надеясь на свободу торговли дефицитом. Эта спекуляция процветает из-за таможенных налогов, но в строгих правилах организованной преступной мафии, попасть в которую труднее, чем в тюрьму. Мужчина он воровской осторожности, похожий на Сосо, любимая тема: "зиг-зиг". Сколько раз он делает с женой "зиг-зиг".
Мой напарник Эзра - "каблан" - предприниматель, строящий дома. Шестнадцать лет как из Сирии, все удивляется: зачем Шимону "зиг-зиг", если у него двое детей. У самого Эзры их семеро, и он много моложе, у него еще будут. Зарабатывает Эзра много миллионов, а все жалуется, сколь дорога жизнь: шестьдесят процентов налог, остальные едва покрывают возможность вести дело. Родной язык - арабский, и ему легко работается с арабами-рабочими. В сущности, он что-то вроде рабочего-нарядчика. Любит говорить, что он еврей, а сам как две капли воды - Асад.
Напарник Шимона - Рони, приехал из Монтевидео, где у него была вилла, большой магазин, прислуга, и т.д. Здесь он купил только квартиру в Нэве-Яакове и обувной магазин, в котором он один. Деньги есть, хочет вернуться, но жена не хочет. Она, как и его родители, - из Польши, пережила лагерь. Таким здесь жить возможно. Тема Рони: скучно, устал, хочу домой, к товарищам. Родных у него нет совсем, каждый год весной на месяц ездит в Монтевидео. Все трое совсем не понимают, как можно что-то делать, если сразу же нет "парнасы" - дохода, и, выяснив, что не будет и в ближайшее время, автоматически потеряли ко мне интерес вместе с уважением.
Израиль - страна антиинтеллигентная, кумир - лавочник, "аумаи" - хозяйчик. Когда я таковым числился в эпоху рамочной мастерской, вчерашние московские интеллигенты, представляя меня, гордо поясняли: "Лев Незнанский, он у нас - аумаи!". Господи, я готов был провалиться сквозь землю от стыда. Лавочник из меня, слава Богу, не получился, но художник в соц-налоговой иерархии ходит в этом же, уважаемым народом, качестве. Я вновь должен зарегистрироваться как аумаи, дабы платить с каждой проданной вещи шестьдесят процентов. Если учесть, что сорок процентов вряд ли хватит на материалы, формовку, литье, содержание мастерской, то ясно, почему даже коренные израильские художники живут в других странах, где что-то можно оставить себе.
Впрочем, у эмигрантов везде трудно. Мой приятель, живущий в Америке, говорит, что там еще хуже. Быть может, у Эрика особое положение. Впрочем, надо работать, а там должна прийти удача.
Стало известно, что мой возможный протеже - посол в Канаде, скоро будет здесь, и будут разговоры о выставке, так что многое может проясниться в скором времени. Кстати, есть Союз художников, в который звали меня ответственным секретарем в первое время. Членство в нем платное, но дает право на выставочное помещение. Однако, публика там такова, что я там более не появлялся.
Так что я сам себе союз и фонд, целая планета, вокруг которой начинают образовываться спутники. Моя теперешняя среда очень приятна, от прежней - только Валентина. Юра Гуревич сгинул более года назад, убедившись собственными глазами в мошаве, что я окончательно выпал из художественной элиты, к которой прежде он меня причислял, а ему - уважаемому члену профессорской корпорации, не пристало терять время на простого смертного. А то, что я занялся скульптурой, только убедило в моем полном биографическом крушении - судороги тонущего. И они настолько уже были неинтересны, что даже не стал смотреть.