3. Последние тексты и начало Второй мировой войны
Работая над книгой о Сталине, Троцкий не прекращал писать политико-публицистические статьи, посвященные текущим событиям, международной ситуации, интернациональным задачам троцкистов. В его публицистике наибольшее внимание тоже уделялось Сталину. Во-первых, в условиях назревавшей, а затем начавшейся Второй мировой войны позиция СССР привлекла всеобщее внимание, а во главе Советского Союза стоял советский диктатор Сталин, и именно он определял внутреннюю и внешнюю политику огромной страны. Во-вторых, Троцкий невольно переносил направленность «Сталина» и на материалы, которые готовил для публикации в газетах и журналах. Наконец, в мексиканском изгнании у Троцкого вновь пробудился интерес к мемуаристике, а в воспоминаниях он обращался к драматическим сюжетам, в которых особенно часто на первый план выходил все тот же Сталин, обыгравший его в политических баталиях и выславший на «планету без визы».
Первым из публицистических откликов и на московские процессы, и на роль в них Сталина, и на итоги контрпроцесса явилась обширная статья, которую Троцкий посвятил памяти своего старшего сына, назвав ее «Их мораль и наша»[867]. Внешне статья была посвящена традиционному коммунистическому тезису о классовой обусловленности нравственности и о кризисе демократической морали в принципе. Этот тезис дополнялся утверждением о том, что не только цель должна оправдывать средства, но и сама по себе цель должна быть оправданна. Здесь автор ступал на скользкий путь рассуждений о соотношении между целью и средствами, втягивался в софистический клубок, из которого невозможно было выпутаться. Однако на самом деле статья была о другом — о глубочайшей аморальности высшего советского руководства и о тех проповедниках общечеловеческой морали на Западе, которые по разным причинам поддерживали Сталина и его клику. «Раболепство, лицемерие, официальный культ лжи, подкуп и все другие виды коррупции начали пышно расцветать в Москве уже в 1924–1925 гг. Будущие судебные подлоги открыто готовились на глазах всего мира. В предупреждениях недостатка не было. Однако «друзья» не хотели ничего замечать», — писал Троцкий, забывая, что первые показательные процессы происходили при нем, еще в тот период, когда сам Троцкий был у власти, и он всегда с энтузиазмом участвовал в этих судебных разбирательствах (пока был членом правительства).
Троцкий внимательно следил за третьим московским процессом — «процессом 21-го», который был нелепо, по его мнению, назван Сталиным судом над «правотроцкистским блоком». Этот спектакль разыгрывался, как и предыдущие два, в Доме союзов 2—13 марта 1938 г. По общему мнению наблюдателей, это была наиболее важная судебная расправа, ибо четырьмя главными обвиняемыми были крупнейшие большевистские лидеры: теоретик и идеолог Бухарин, бывший председатель Совнаркома Рыков, бывший секретарь ЦК и заместитель наркома иностранных дел Крестинский, бывший глава украинского советского правительства и известный деятель международного коммунистического движения Раковский. Вместе с ними на скамье подсудимых находились бывший нарком внутренних дел Ягода, готовивший предыдущие судебные процессы, несколько известных кремлевских врачей, которых обвиняли в подготовке убийств советских государственных деятелей, и ряд второстепенных лиц, фигурировавших в качестве «амальгамы» как «исполнители» вредительских замыслов. В их числе был, между прочим, и П.П. Буланов, который в 1929 г. по указанию Сталина депортировал Троцкого в Турцию.
По просьбе Троцкого из Парижа ему посылали материалы, связанные с современным политическим положением в СССР. Иногда это были размышления и даже пересказанные слухи, труднопроверяемые и не всегда правдивые. Но отсеивать верное от неверного в тех условиях было действительно трудно. 14 февраля 1938 г. Эстрина писала Троцкому, что за несколько дней до этого она беседовала с иностранным журналистом, высланным из СССР. Этот «умный и наблюдательный человек» высказал мнение, что «никакого троцкизма ни в России, ни тем более в партии нет». Он поведал также, что бывший председатель Совнаркома Рыков расстрелян, что Орджоникидзе умер от отравления и что члены Политбюро, кроме Ежова, настроены против Сталина. Из этих сведений и рассуждений следовал прогноз о том, что положение «острого террора» долго продолжаться не может. «Если Сталин не сдаст позиций и не утихомирит страну сам, он будет свергнут либо армией, либо рабочими, среди которых растет острое недовольство всем режимом»[868]. Как это обычно бывает, лишь небольшая часть предположений соответствовала действительности.