В книге Троцкого отмечались важнейшие показатели промышленного роста СССР, размах индустриализации. Но уже в первом, так сказать «позитивном», разделе работы указывалось, что СССР остается изолированным государством, что капитализм сохраняет огромный перевес в отношении техники, организации и культуры труда, что показатели производства в СССР на душу населения, особенно в области легкой промышленности и сельского хозяйства, остаются крайне низкими. Деликатно не указывая, в каком именно направлении движется Советский Союз, автор сообщал, что СССР проходит через подготовительную стадию, заимствуя технические и культурные завоевания Запада. Кратко рассмотрев основные этапы хозяйственного развития СССР — от военного коммунизма через НЭП к индустриализации и насильственной коллективизации — Троцкий подробно остановился на катастрофических последствиях ограбления деревни. «Коллективизация представала перед крестьянством прежде всего в виде экспроприации всего его достояния», — писал он[454], впервые называя вещи своими именами и не раскалывая крестьянство на «кулаков» и «деревенскую бедноту». Но и здесь Троцкий все-таки делал вывод, что «зигзаги» (всего лишь «зигзаги»!) советского руководства вытекали из бюрократических методов решения экономических проблем, а не из порочных установок «диктатуры пролетариата».
Троцкий пытался ответить на два коренных вопроса: действительно ли в СССР осуществлено социалистическое общество; действительно ли страна застрахована от опасности капиталистической реставрации не только в результате внешней интервенции, но и из-за событий, происходящих внутри СССР. Он доказывал, что в СССР тем не менее существует рабочее государство, которое еще не является социалистическим. Для определения типа государства как рабочего была привлечена только одна группа аргументов: отсутствие частной собственности на средства производства и наличие национализированной промышленности, принадлежащей государству. Однако, как подчеркивал Троцкий, в СССР наличествовало принципиальное противоречие между большевистской программой и советской действительностью: сохранение «буржуазного права» и сохранение «буржуазного органа» в лице все более усиливавшейся бюрократии, в виде становящегося все более деспотичным государства, выделяющего и поддерживающего привилегированное меньшинство — правивший слой.
Отдельная глава называлась «Советский термидор». Термидор, то есть, в понимании Троцкого, перерождение революции, превращение ее в собственную противоположность, рассматривался им как победа бюрократии. «Она победила всех этих врагов — оппозицию, партию и Ленина — не идеями и доводами, а собственной социальной тяжестью. Свинцовый зад бюрократии перевесил голову революции»[455], — образно писал Троцкий. Произошло политическое вырождение партии, которая сама стала средоточием бюрократии и свойственных ей методов властвования. Вывод о том, что сама большевистская партия стала бюрократическим инструментом, был для Троцкого весьма нелегким и потому исключительно важным, хотя подчас автор как бы по инерции забывался и говорил о власти не бюрократизированной партии, а о власти бюрократии над партией, Советами и профсоюзами.
Троцкому было особенно трудно найти социальные корни происшедшего «термидора», без чего он, со свойственным ему марксистским догматизмом, не мог никак обойтись. Он не был здесь последователен. Наряду с экономическими факторами он признавал чисто политические в лице самой бюрократии, «насади-тельницы и охранительницы неравенства». Но все же главным источником происшедшей советской трагедии он считал бедность и культурную отсталость масс. Именно она породила «повелителя с большой палкой в руках. Разжалованная и поруганная бюрократия снова стала из слуги общества господином его»[456].
Разносторонне рассмотрев рост социальных антагонизмов, включая расслоение пролетариата и противоречия колхозной деревни, которая едва приходила в себя после «грозного взрыва Гражданской войны»[457], критически рассмотрев проблемы семьи, молодежи, культуры, армии, внешней политики, Троцкий попытался дать определение того социально-политического устройства, которое в это время существовало в Советском Союзе. Он отвергал утверждение некоторых социал-демократов, что в стране установился государственный капитализм, а советская бюрократия превратилась в новый господствующий класс. Он полагал, что «вопрос о характере СССР еше не решен историей»[458]. Вопрос этот еще только мог быть решен, по мнению автора, в будущем — борьбой социальных сил как на национальной, так и на мировой арене.