Весьма смелыми, особенно имея в виду коммунистическое мировоззрение автора, были сравнения советского строя с национал-социалистическим режимом в Германии. Высмеивая «тайное голосование», намеченное в проекте новой конституции СССР (она была принята 5 декабря 1936 г.), он несколько легкомысленно отмечал, что «на тайное голосование не посягнул и Гитлер»[459]. В заключительной же части работы сопоставление гитлеровской и сталинской диктатур было более развернутым: «Мы приходим к неожиданному, на первый взгляд, но на самом деле непреложному выводу: подавление советской демократии всесильной бюрократией, как и разгром буржуазной демократии фашизмом, вызваны одной и той же причиной: промедлением мирового пролетариата в разрешении поставленной перед ним историей задачи. Сталинизм и фашизм, несмотря на глубокое различие социальных основ, представляют собою симметрические явления. Многими чертами своими они убийственно похожи друг на друга»[460].
Иными словами, Троцкий приходил к выводу, что нацизм в Германии победил потому, что запоздала мировая социалистическая революция, с пониманием, что, если бы в Европе произошла революция, в ней не осталось бы места фашизму. И на теоретическом уровне с этим, видимо, можно было бы согласиться. По Троцкому, национал-социализм в Германии стал альтернативой интернациональному социализму Маркса. Отказываясь от своих прежних предположений о том, что в СССР возможно мирное восстановление «социалистической» или «пролетарской» демократии, Троцкий становился теперь на точку зрения о неизбежности в Советском Союзе новой революции. Существовавшая в СССР политическая власть привела к такой деформации «рабочего государства», которая, по мнению Троцкого, могла быть ликвидирована только силой: «Пролетариату отсталой страны суждено было совершить первую социалистическую революцию. Эту историческую привилегию он, по всем данным, должен будет оплатить второй, дополнительной революцией — против бюрократического абсолютизма»[461]. Таким образом, Троцкий призывал к политической, но не к социальной революции, изобретя для этого новый устраивающий его термин: «бюрократический абсолютизм», созвучный с классическим вполне «классовым» абсолютизмом, с которым вечно боролись все революционеры, начиная с буржуазных.
Весьма неожиданным положением работы было утверждение о необходимости введения в СССР многопартийности. Речь, правда, шла о так называемой «социалистической» многопартийности, как если бы большевистским фракциям разрешили считаться отдельными партиями. Троцкий допускал лишь существование тех партий, программа которых предусматривала создание социалистического или коммунистического общества. Но само по себе упоминание о многопартийности говорило о некой трансформации взглядов одного из главных виновников ликвидации в России многопартийной политической системы.
Троцкий считал эту книгу «главным делом своей жизни»[462]. Действительно, по аналитическому уровню, по степени обобщений эта работа стояла намного выше публицистических произведений о Сталине, которые при всей своей яркости уступали по силе анализа. Троцкий попытался разобрать и проанализировать законы мировых революций, а не отдельные интриги, преступления и предательства советского диктатора Сталина: «Каждая революция до сих пор вызывала после себя реакцию, которая, правда, никогда не отбрасывала нацию полностью назад, к исходному пункту… Жертвой первой же реакционной волны являлись, по общему правилу, пионеры, инициаторы, зачинщики, которые стояли во главе масс в наступательный период революции… Аксиоматическое утверждение советской литературы, будто законы буржуазных революций «неприменимы» к пролетарской, лишены всякого научного содержания»[463].
Конечно, «пионером», «инициатором» и «зачинщиком», первой жертвой «реакционной волны» Троцкий считал себя. Реакционным подавителем революции Троцкий видел Сталина. И это сравнение с классической Французской буржуазной революцией, очень устраивающее Троцкого, приходившего к выводу о «применении» общих классических революционных законов к революции в России, по тем же причинам не устраивало советских историков и партийных пропагандистов, утверждающих, что сходства между французской и советской революциями нет.
460
Там же. С. 230. Во многих статьях этого периода Троцкий использовал и термин «тоталитаризм» применительно к сталинскому режиму в СССР и гитлеровскому режиму в Германии. Но он не вкладывал какой-либо научно-социологический смысл в этот термин, который оставался для него лишь хлестким определением жестокого, диктаторского, репрессивного режима.