Смерть «старой левой» была к концу 1990-х диагностирована, но юридически не оформлена. А электоральная инерция буржуазной политики и государственных институтов позволяет крупным организациям ещё долго держаться на плаву, после того как они утратили всякий смысл существования. У них появляются новые спонсоры, они вписываются в различные комбинации правящего класса и могут так жить дальше, даже не имея связи с трудящимися. Лидеры «старой левой» оказываются в положении вдовы, получающей пенсию за умершего мужа, труп которого давно зарыт где-нибудь в огороде.
В определённой мере они ещё могли играть серьёзную и активную политическую роль, но эта роль была реакционная. В этой связи совершенно бессмысленной становится и старая марксистская критика оппортунизма и реформизма. Ни Тони Блэр в Британии, ни Геннадий Зюганов в России, ни Романо Проди в Италии не могут считаться оппортунистами. Это достаточно жёсткие правые политики, по-своему честно проводящие линию на борьбу с социалистической идеологией. Реформисты — это умеренные левые. А в данном случае перед нами вполне последовательные правые, которые «технически» используют «левые» брэнды для работы с электоратом.
Начало 2000-х годов продемонстрировало повсеместный рост «новой левой». Происходил такой рост в форме всплеска «антиглобалистского» движения, возникновения всевозможных марксистских и анархистских групп, появления большого количества радикальной молодёжи и увеличения числа книг, посвящённых критике капитализма. Но если на Западе можно было говорить о резком росте левых тенденций, то в России и Украине — скорее об их возникновении. И в том, и в другом случае большинство активистов было крайне молодо, что восхищало многих ветеранов антикапиталистической борьбы.
Однако принципиальное различие состояло в том, что на Западе оставалось достаточно активных людей среднего поколения, способных передать молодёжи свой опыт, взять на себя некоторые лидерские функции. В бывшем СССР, не пережившем ни «студенческой революции 1968 года», ни антикапиталистических выступлений 1970-х годов, такого среднего поколения не было. Несколько бывших левых диссидентов не в счёт.
Однако у «новой левой» были и общие проблемы, одинаковые для Востока и Запада. В противовес «старым» партиям, которые представляли собой мощные, но безжизненные или враждебные трудящимся структуры, новые движения и группы были слабо структурированы, недостаточно институционализированы. А существование серьёзных структур необходимо для успешной работы с массой трудящихся, которые помимо всего прочего не располагают достаточным количеством свободного времени, а потому нуждаются в политических «профессионалах» (в противном случае вообще не понадобились бы партии и профсоюзы). Организационная слабость и рыхлость, характерная также и для Запада, приняла катастрофические формы на Востоке, где просто отсутствовали минимальные финансовые и технические ресурсы, а работать приходилось в куда более авторитарной среде. С другой стороны, немногие институционализированные партии (Rifondazione Comunista в Италии, Linkspartei в Германии и т. д.) быстро оказывались заложниками буржуазной парламентской системы и переходили на позиции умеренного реформизма — в лучшем случае. Вопрос о демократическом контроле массового движения над «своими» партиями так и остался неразрешённым.
Возникла парадоксальная ситуация: с одной стороны, левые добиваются успехов, а с другой — эти успехи никак или почти никак не влияют на жизнь общества. Например, сорвав совещание Международного валютного фонда в Праге, протестующая молодёжь не изменила политику МВФ и экономический курс Восточной Европы. Исключением, пожалуй, можно считать лишь срыв министерской встречи Всемирной торговой организации (ВТО) в Сиэтле: тогда глобальные капиталистические структуры вынуждены были притормозить принятие некоторых наиболее одиозных решений. А избрание в правительство Италии министров из Rifondazione не прекратило дрейф страны вправо. Что до российских левых, то им остаётся лишь радоваться, что, находясь в другой части Европы, они сталкиваются с полицейскими репрессиями, а не с соблазном участия в буржуазном правительстве. Первое выдержать легче, чем второе.