— Лорд Эстравен очень любезен.
Я старался говорить вяло и равнодушно, но все же слова, сказанные мною Тибе, обретали какой-то двойственный смысл.
— О да, в самом деле именно так, — сказал Тибе. — Лорд Эстравен в самом деле пользуется широкой известностью из-за своей любви к иностранцам. — Он снова улыбнулся, и каждый из его тридцати двух зубов, казалось, смотрел на меня с каким-то странным двойным смыслом.
— Мало кто из иностранцев ощущает себя столь покинутым, как я, Лорд Тибе. И я очень благодарен, если встречаю любезность.
— Да, конечно, да, конечно! Благодарность — редкое возвышенное чувство, воспеваемое поэтами. Оно столь редко встречается в Эренранге, и я не сомневаюсь лишь потому, что оно непрактично. В какие трудные времена, которым чужда благодарность, мы живем. Все идет не так, как в дни наших предков, не так ли?
— Вряд ли мне это известно, сэр, но такие же сетования я слышал и в других мирах.
Тибе посмотрел на меня так, словно хотел удостовериться, не сошел ли я с ума. Затем он снова обнажил свои длинные желтые зубы.
— Ах да! В самом деле! Я совсем забыл, что вы прибыли с другой планеты. Хотя я не сомневаюсь, что, если бы вы могли забыть этот факт, жизнь здесь в Эренранге стала бы для вас куда проще, безопаснее и живее, а? Это именно так! Вот моя машина, я оставил ее здесь на полпути. Я был бы рад предложить вам подвезти вас на ваш остров, но на мне лежат определенные обязанности, и я спешу в Дом Короля, чтобы мои бедные родственники не потеряли хорошего расположения духа, понимаете? В самом деле! — сказал кузен Короля, влезая в маленький черный электромобиль и, повернувшись ко мне, он еще раз одарил меня лицезрением своих зубов и глаз в паутинке морщин.
Я двинулся к себе домой на мой остров.[2] Его палисадник перед фасадом наконец показался из-под растаявшего снега, а зимняя дверь, взнесенная над почвой на десять футов, была открыта на те несколько месяцев, пока не вернется осень и не повалят глубокие снега. Неподалеку от здания, утопая в грязи, во льду и топча первые стремительные весенние ростки, стояла, разговаривая, какая-то молодая пара. Их правые руки были сплетены. Они были в первой стадии кеммера. Тяжелые мягкие хлопья снега плясали над их головами, когда они босоногими, сплетясь руками, глаза в глаза, стояли в ледяной грязи. Весна приходит на Зиму.
Перекусив на острове, я к тому времени, когда гонг на Башне Ремми пробил Четвертый Час, был во Дворце, готовясь к ужину. Кархидцы плотно едят четыре раза в день — завтрак, ленч, обед и ужин — не считая того, что в перерывах они все время что-то грызут и жуют. На Зиме нет крупных животных, мясо которых можно пускать в пищу, и нет молочных продуктов, таких, как сыр, масло или молоко; единственная белковая пища, богатая углеводами — это разнообразные яйца, рыба, орехи и хайнское зерно. Диета низкокалорийна для такого сурового климата, и поэтому приходится есть достаточно часто. Мне пришлось приучиться перекусывать буквально каждые несколько минут. И прошло не меньше года, прежде чем я понял, что геттениане испытывают не столько постоянную жадность к еде, сколько непреходящее чувство голода.
По-прежнему падал снег, пелену которого прорезали легкие весенние молнии, что было куда приятнее, чем бесконечный дождь. Я шел к Дворцу и предстал перед ним в тихих сумерках снегопада, заблудившись лишь один раз. Дворец Эренранга представлял собой целый внутренний город: обнесенное стеной скопище дворцов, башен, садов, двориков, монастырей, крытых мостиков, открытых, заглубленных в землю проходов, рощ и голубятен — продукт паранойи, властвовавшей здесь неисчислимое количество лет. Над всем этим сплетением поднимались мрачные, красные, отшлифованные стены Королевского Дома, в пределах которого не мог обитать никто, кроме самого Короля. Все остальные: слуги, лорды, министры, парламентарии, стража и все прочие проводили ночи в других дворцах или фортах, или в каких-то бараках, или домах вне периметра стен. Домом Эстравена, знаком высшего королевского благоволения, было Красное Угловое Жилище, возведенное 440 лет назад Хармесом, возлюбленным кеммерингом Эмрана III, чья красота прославляется до сих пор и кто был похищен, искалечен и возвращен помешанным дурачком наемниками Внутренних Земель. Эмран III умер через сорок лет, не переставая пылать жаждой мести к своей несчастной земле: Эмран Несчастный. История эта была столь древней, что трагизм ее поблек и осыпался, и только какая-то атмосфера бесконечной верности и меланхолии чувствовалась в древней кладке и тихих тенях этого дома. Обнесенный стеной садик был невелик, и деревья серем склонялись над выложенным камнем бассейном. В слабом свете, падавшем из окон дома, я видел, как падают тяжелые теплые хлопья снега и как опускаются с деревьев в темную воду бассейна белые пушинки. Эстравен с непокрытой головой и без плаща, стоял, ожидая меня на холоде и рассеянно наблюдая за странным смешением в вечерней мгле снега и семян. Тихим голосом поприветствовав меня, он ввел меня в дом. Других гостей не было.
Я удивился этому, но так как мы сразу же пошли к столу, о делах во время еды не могло быть и речи; кроме того, мое удивление переключилось на пищу, которая была восхитительной, даже твердые земляные яблоки под руками повара превратились в нечто неописуемое. После ужина, сев у огня, мы отдали должное горячему пиву. В мире, где непременной принадлежностью сервировки является небольшое приспособление, которым вы разбиваете в вашем бокале лед, что образуется между двумя переменами блюд, горячее пиво было вещью, которую вы могли оценить по достоинству.
За столом Эстравен был полон дружелюбия; теперь, сидя по другую сторону очага, он стал молчалив и тих. Хотя я был на Зиме уже примерно два года, я все же был далек от умения смотреть на обитателей этой планеты их собственными глазами. Я пытался, но все мои усилия привели к тому, что первым делом я пытался увидеть в геттенианах мужчин или женщин, что было совершенно несущественно для них, хотя так важно для меня. Прихлебывая пахнущее дымком пиво, я думал, что поведение Эстравена за столом, скорее, было бы присуще женщине, с ее очарованием, тактом, с ее ловкостью и изысканностью. Не в этой ли мягкой женственности его поведения кроется причина того, что я недолюбливал его и не доверял ему? Может быть, именно потому, что я не мог думать об этом смуглом, ироничном, влиятельном существе, сидящем в отблесках камина рядом со мной, как о женщине и, воспринимая его как мужчину, я ощущал какой-то обман, фальшь: но было ли тому виной в самом деле его поведение или мое отношение к нему? Его голос был мягок и порой звучен, но неглубок, его с трудом можно было счесть голосом мужчины, и еще меньше он походил на голос женщины… но что он произносил?
— Прошу прощения, — говорил он, — что я так долго был вынужден отказываться от удовольствия видеть вас гостем в моем доме, теперь этому пришел конец, и между нами не будет больше стоять вопрос о покровительстве.
Я несколько удивился его словам. До нынешнего времени он в самом деле оказывал мне покровительство при дворе. Неужели он имел в виду, что завтрашняя аудиенция у Короля, которую он выхлопотал для меня, поднимет меня до высот, соизмеримых с его положением?
— Боюсь, что не совсем понимаю вас, — сказал я.
Он замолк, и было видно, что и им овладело удивление.
— Понимаете ли, — сказал он наконец, — ситуация такова… вы должны понимать, что я больше не могу действовать в вашу пользу при Королевском дворе.
Он говорил, словно стеснялся меня, а не себя. Ясно, что в его приглашении, которое я принял, был какой-то скрытый смысл, которого я не мог уловить. Но моя ошибка заключалась в манере поведения, а его — в морали. Первым делом я подумал, что был совершенно прав, когда все время не доверял Эстравену. Значит, больше он не был влиятелен, не был могуществен, он потерял свое влияние. Все эти месяцы в Эренранге он был тем, кто слышал меня, отвечал на мои вопросы, посылал врачей и инженеров, которые изучали мой странный инопланетный организм и мой корабль; он представлял меня людям, с которыми я хотел познакомиться, и в течение первого года моего пребывания постепенно поднимал мой статус от чудовища, существование которого с трудом можно было себе представить, до сегодняшнего облика таинственного Посланца, представляемого самому Королю. И теперь, когда я должен предстать перед глазами опасного и непредсказуемого его величества, он внезапно холодно объявляет мне, что отказывает в своей поддержке.
2
Кархош, остров — слово, принятое для обозначения дома, где сдаются квартиры, в которых живет большая часть городского населения Кархида. Остров содержит в себе от 20 до 200 отдельных комнат и общие кухни; некоторые используются как гостиницы, другие как кооперативные коммуны, и есть такие, которые объединяют в себе оба типа. Они представляют собой типично кархидский фундаментальный институт как Очаг, хотя ему недостает типичной генеалогической стабильности Очага.