Левис не отвечал. Этот ребенок был так близок его сердцу. Он обнял ее, скользнув ладонью под платье, лаская кожу спины.
— Ирэн, ведь ваше имя означает мир, так?
Ирэн уткнулась лицом ему в колени, обессилев, точно какой-нибудь греческий городок, попранный тираном.
Так Левис понял, что при всей своей гордости Ирэн не может перед ним устоять. Он подумал: «Вот говорят, что в наши дни женщинам трудно найти мужчину; для любви-то они всегда его найдут, но им всегда будет не хватать мужчины, который бы сел рядом, обнял за плечи и спросил: „Отчего вы грустите?“»
Его поразило, что эта меланхолическая исповедь, эта первая попытка восстания точно совпала по времени — хотя она не могла об этом подозревать — с моментом, когда он от нее отдалился. Когда живешь бок о бок с человеком более утонченной натуры, чем ты об этом думаешь, многие его поступки кажутся необъяснимыми, подчиняясь особой оккультной логике.
Ирэн и Левис продолжали жить вместе, но непримиримые различия накапливались помимо их воли.
Ирэн плохо себя контролировала:
— Думаю, нам не удастся стать счастливыми.
Левис раздражался:
— Если бы я тоже все время говорил об этом, мы давно утратили бы наше счастье. Мы будем счастливы, мы должны быть счастливы.
Потом он брал ее руки в свои, утешая:
— Проявите терпение. Не растрачивайте ваш драгоценный нервный капитал. Без грусти жизни не бывает. Может быть, вы хотите кого-нибудь видеть? Вы согласны, чтобы я вывел вас в свет? Вокруг много нового. Появилось множество спектаклей — и забавных, и серьезных, вы пока отказывались их посещать. В массе своей люди скучны. Но каждый в отдельности — не всегда. Конечно, вы не «общительны», как сказали бы пожилые дамы, но они вам и не нужны. Почему бы, однако, не попробовать разные удовольствия?
Левис с удовлетворением, но не без злопамятства подумал о том, что ни на одну женщину он не тратил столько душевных сил. Раньше он оказывал знаки внимания, подсказанные умом, а вовсе не порывом сердца, как ему мнилось.
Они посещали старинные дома на левом берегу Сены и ухоженные дома на правом, бывали в особняках, театрах, на концертах. С балов они выходили в те утренние часы, когда по пустынным улицам бродят призраки истории Франции. В канун зимы Левис и Ирэн первый раз после женитьбы посетили высший свет.
Ирэн имела большой успех. В Париже было немало деловых женщин — знаменитых модельеров, удачливых актрис, мудрых консьержек, агентов по рекламе; все они трудились в поте лица, используя, как говорится, не свои, а чужие рецепты по варке варенья, торопились пустить в дело барыши, укрепить свое положение, бывать в гостях, общаться со знаменитостями, быстро обнаруживая при этом предел своих возможностей.
Ирэн очаровала всех своим изяществом, естественностью поведения, не отягощенного претензиями богатой финансистки, наивным и независимым складом ума. За ней ухаживали. Левис не ревновал. С ней жаждали познакомиться довольно влиятельные лица. Среди них — поверенный в делах посольства Италии, охотник до хорошеньких женщин; он, однако, быстро пожалел о своей попытке, так как Италия и Греция в этот момент находились в состоянии конфликта: Ирэн отвернулась от него.
Ирэн была равнодушна к своему успеху. Ей больше нравилось оставаться дома, принимая без всякого шума знакомых греков. Возвращаясь домой, Левис часто слышал в салоне приглушенную беседу, прерываемую скороговоркой: это собирался Благотворительный Греческий комитет. Он не понимал, о чем шла речь, школьные познания основ греческой лексики тут ему не помогали. На Олимпе словно крякали утки. Познакомившись с четырьмя-пятью посетительницами — среди них была и тетя Клитемнестра, — он заскучал: все они были очень смуглыми, очень богатыми, с подведенными бровями, с глазами, блестящими, как леденцы, на пальцах — неправдоподобно крупные изумруды и бриллианты, словно куча битого стекла.
Он уходил к себе в комнату, забрасывал ноги на стол и все думал, думал об Ирэн, пытаясь понять, как, не лишая ее ласки, все-таки одержать над ней верх.