Потому что вечером того же дня Эйнстрем притащил связанным одного из тяжело раненных гладиаторов Ариса, рассказавшем о мятеже, который они готовились устроить в Цитадели. Сначала его слова вызвали смех и недоумение. А ещё злость на Эйнстрема за то, что решил очернить Ариса в моих глазах и ради этого использовал гладиатора.
Но смеялась я ровно до тех пор, пока меня не привели в каменоломню, где в неприметной расщелине в земле, прикрытой громадным валуном, были спрятаны мечи. Несколько мечей, кинжалы, наверняка, выкраденные или же принесенные со сражения с эльфами.
Правда, я и тогда не поверила. Я обвинила Эйнстрема в том, что он лжёт, что это именно он натаскал сюда оружие и хочет подставить Ариса. И тогда он предложил мне прочитать себя. Влезть в его мозги так, как влезают в мозги низших демонов и низших рас. Так, как поступают только с предателями, недостойными доверия. Он предложил, глядя мне прямо в глаза, готовый к адской боли, которая обрушится на его сознание, как только я сорву с него защитные покровы.
И я всё же сделала это. Только не с ним, а с гладиатором. Срывала слой за слой энергетические стены, защищавшие воспоминания, жадно читая их, просматривая кадр за кадром. Чтобы ощутить, как покрывается льдом сердце, исступлённо забившееся о рёбра, когда в воспоминаниях бойца появилось лицо Ариса. Как всё медленнее и тише становится его стук, неспособный пробить ледяную бронь, окутавшую грудную клетку, когда в ушах раздается спокойный и уверенный голос моего инкуба, в деталях расписывающий план восстания рабов.
Любимых предавать тяжело. Любимых предавать страшно. Любимых предавать безумно больно, потому что каждый удар лезвия приходится не только на его, но и на твое тело. Любимых предавать — это как умирать вместе с ними. И вместо них. Так пусть наша с тобой смерть станет поводом для жизни сотен тысяч тех, кто зависел от этой казни.
Глава 2.2
И он прав. Он прав, потому что может мыслить хладнокровно, а не думать о том, что весь мой мир рушится. Сейчас. В эту секунду превращается в крах. В пепел. Кровавый ветер унесёт его поутру, чтобы развеять по всем Мендемаю, превратить в ничто. В то самое ничто, которым сейчас ощущала себя я.
— Моя жена определённо невыносимо прекрасна, — Барат протягивает свои ладони, чтобы взять в них мои пальцы, а я кусаю язык, не позволяя себе вздрогнуть от отвращения. И нет, виной тому не все те слухи, что ходили о его пристрастиях, о его извращённых играх или же жестокости. Я слишком часто участвовала в сражениях, слишком часто видела, как происходят празднования после них, чтобы не иметь представления о том, как расслабляются победители. Как унижают они свою живую добычу, какого бы пола она ни была. Как способны растерзать любого, кто оказался по ту сторону битвы и кому не повезло проиграть.
Унизанные толстыми перстнями пальцы ласкают мою кожу, эльф плотоядно улыбается, притягивая меня к себе, а я пытаюсь отстраниться, подавить в себе рвотные позывы. Реакция на его присутствие. Так будет всегда? Всю мою жизнь? И понимать, что да. Что так будет всегда теперь. И не только с ним, а с любым мужчиной. С любым, кроме…но туда больше нет дороги. Можно не испытывать ненависти к Арису. И не потому что во мне всё еще змеились остатки его агонии, не потому что ещё несколько дней назад, он был для меня почти всем. Я все же не смогу ненавидеть его за это предательство. Потому что понимаю его мотивы. Как бы они ни ранили, как бы ни полосовали сердце наживую…я понимаю его. Некогда благородного демона, лишившегося семьи и свободы. Сколько раз его продавали и покупали? Что может быть унизительнее, чем знать, что ты не более, чем вещь для своих господ? Бесправная вещь. И он использовал малейший шанс, чтобы лишиться оков. Я сама сняла их с него. Он ведь не заставлял. Лгал, да. Готовил восстание, да. Но я сама поверила в эту ложь. Идиотка. Наивная, глупенькая дурочка, решившая познать то, чему не место в пекле Ада. Я не могла ненавидеть его. Кажется, во мне попросту не было этой способности. И поэтому я ненавидела за это себя. За то, что поверила. За то, что подпустила к себе. За то, что окунулась в космос, на деле оказавшийся бездонной пропастью. За то, что продолжала любить его. Всё ещё продолжала любить.