– Что?
– Воробьиха-то зачем-то к нам ходила, на избу смотрела.
– Вчера?
– Да, а вдруг это она ее надоумила зачем-то.
– Мда… Что тут, не того все… Это…
– Ведь Воробьиха ни к кому просто так не ходит.
– А что, она прямо в дом заходила?
– Да не знаю, а может, и заходила, да просто не видел никто. Может, дойти до нее, поболтать?
– Да о чем хоть болтать?
– Да кто ее знает.
– Ну, а потом и сама еще в лес попрешься и потеряешься так же.
– Нет, мне сказали, как ее попросить надо. По-свойски. Она, скорее всего, тогда поможет.
– Да, а что потом на деревне люди говорить будут?
– Да знаешь, что люди? Я им все сама скажу, пусть хоть в тюрьму сажают за суеверия. Мне не стыдно.
– Да брось ты… В тюрьму, скажешь тоже.
– Мне не стыдно! Стыдно будет, если правда все, а мы так и не обратимся, потому что стеснялись суеверий да того, что люди скажут.
– Да так-то и правда, уж не знаешь тут, кому молиться да кого просить…
– Вот-вот, а хуже-то не станет, ну суеверия – и ладно, хуже же ведь не будет.
– Посмеются все, скажут, вот тебе советский человек – к бабкам гадать ходит.
– Да и ладно, а вообще не гадать: она, говорят, помочь может.
– Ой, Верочка, не знаю, что и делать теперь. – Таня опять пустила слезу. Моя мама подсела к ней и стала успокаивать, хотя на глазах у нее тоже блестели слезы. «Ну, замечательно», – подумал я. На подобные сантименты мне никогда не хватало храбрости. Тетя Вера подсела к ним и начала тихонечко приговаривать:
– Я схожу… Хуже не будет ведь… А люди… Что люди? Мне не стыдно. У нас горе в семье… Она небось умирает уже. Пускай говорят что хотят, если им это надо.
– Ой, не говори, не говори ничего, дай бы бог, чтобы жива была.
– Я схожу.
– Сходи-сходи.
– Вдруг правда поможет.
– И правда.
В этот момент на крыльце послышались тяжелые шаги. Наша собака на заднем дворе начала бешено лаять. Скрипнула тяжелая дверь, вслед за ней заскрипели половицы и послышалось:
– Кхм-м-м… М-м-м… Кхм-м-м…
– Дядь Толь, – открыла дверь в избу Вера.
– Вечер добрый дому вашему.
– И тебе, дядь Толь.
– Ну, вот что… Хм-м-м…
– Что решили там, дядь Толь?
– На ночь сейчас Кургановы пойдут, сами сказали, коли днем не были, то пускай.
– Весь день работали ведь и вечером прошлым помогали, бедные.
– Знаю я, как они там работали, штанами сено протирали – и вся работа.
– Ну, что же ты так про них…
– Ладно, еще Валерка с Колей пойдут, Манины.
– Ну, впятером аж.
– Вася еще Разумов, с ищейкой своей. Уж артелью такой в ночи не заблудятся. Уж знают лес хорошо.
– Ну, хорошо, хорошо, раз так порешили, а мы тогда так же, с утра? Во сколько они воротятся?
– И не думай. Нечего утра ждать, вам поспать нужно.
– Да как же?
– Татьяна! – сердито пригрозил Дым. – Для матушки своей поспи, иначе пользы от тебя никакой. Хм-м-м… Кхм-м-м… Поспите, раньше девяти и не думайте вставать, поешьте как следует, а потом к вам сам зайду.
– Спасибо тебе, дядь Толь!
– Да что тут… Кхм-м-м…
– Садись с нами чай пить али, может, поужинаешь?
– Нет, спасибо, ужинал.
– А чай давай с нами?
– С радостью бы, да старый я стал. Устаю теперь шибко, надо пораньше лечь поспать, чтобы завтра себя чувствовать ладно.
– Ну, отдыхай тогда, спасибо тебе еще раз за все!
– Рано еще спасибо говорить.
– Все равно спасибо, столько сил своих потратил!
– Я пошел, затворяй избу за мной, Вера, а то время позднее уже.
– Сейчас закрою, отдыхай, дядь Толь, спокойной ночи!
– И вашему дому ночи спокойной!
С этими словами Дым шагнул обратно за порог, а тетя Вера пошла за ним запирать двери на засов. Собака опять залаяла, на крыльце хлопнула дверь, а в коридоре послышался лязг засова. Мы убрали посуду и занялись приготовлениями ко сну. Ну наконец-то, только теперь я полностью осознал, как же я хочу спать. Сидя на стуле в ожидании, когда будут застелены постели, я начал клевать носом.
Глава 9. Кто-то за дверью в земле
Таня занавешивала окна. Она, как и все деревенские, почему-то считала, что с наступлением темноты окна обязательно должны быть закрыты, а дом заперт изнутри. Как если бы по ночам обязательно кто-то должен был бродить и смотреть в окна или даже ломиться в дом. Сначала я думал, что это нормально. В детстве я видел жизнь лишь моей деревни, поэтому мне казалось, что это вполне естественная привычка всех на свете жителей деревень – запирать все ставни на засовы, а если ставен нет, то обязательно занавешивать всю раму, чтобы ничего не было видно. Но потом, когда я стал часто встречать в школьной литературе и в других источниках упоминания о совсем других обычаях, связанных у сельчан с подготовкой ко сну, среди которых не было того, что делали мы, я стал задаваться вопросом, откуда это пошло. С чем это могло быть связано? Быть может, так стали делать во время войны? Но ведь немцев никогда не было в нашей деревне. Или тогда их просто приучили к таким мерам предосторожности – на всякий случай, если придут? Тоже несколько странно, ведь карательные подразделения всегда могли бы зайти в избу, засов в дверях не стал бы им помехой. Может, эта традиция пришла из древности? Когда по лесам еще бродили разбойники и нападали на отдельные удаленные поселения? Может быть, а может, и нет, кто его теперь знает. Вероятно, в этом скрыт какой-то религиозный подтекст, или какая-то местная глубокая традиция защиты от посторонних. Или же и вовсе от диких зверей. Едва ли теперь можно доподлинно это узнать. В этих размышлениях я дождался, когда все будет готово: кровати заправлены, лежанка на печи застелена, а кресло разобрано. Забравшись на печь и коснувшись головой подушки, я моментально погрузился в сон.