Занявшая второе место Александра Шалашова тоже работает с вольными ритмическими конструкциями, тоже отходит от привычного размеренного и как бы уснувшего стиха. Но отходит, как бы сказать, деликатней и мягче; впрочем, она и вообще — мягче. И в картине мира, и в интонациях, и в словах, сквозь которые просвечивает лёгкая (опять же, в её мире почти всё лёгкое) ностальгия:
Ставший третьим поэтическим лауреатом смолянин Антон Азаренков не боится быть куда классичней. Нет, он тоже предпочитает свободный стих, тоже втягивает в лирическую воронку самые разные сюжеты, от бытовых до бытийственных. Но при этом сам его тон, сам его внутренний ритм соотнесены с опытом ближайших предшественников. И это не традиционализм — просто литературные обстоятельства переменились. Если большинство твоих ровесников работает на грани слома, значит, слом и стал традицией. А обратиться через голову эпохи к высокой норме — всё равно что переступить через конвенцию, проявить ту поэтическую волю, без которой успеха не будет.
Кстати, случайная, но важная параллель: не попавшая в итоговую тройку, но заслужившая особого упоминания жюри Снежана Каримова тоже пишет в своей повести «Идущие полем» о детской травме, которая связана с верой родителей. Её героиня растёт в семье, где мать, разочарованная в жизни, ищет выхода из тупиков среди старообрядцев, и дети расплачиваются за материнский страх и материнскую растерянность. А ставший первым «прозаическим лауреатом» Павел Пономарёв из Рубцовска Алтайского края открывает подборку рассказов историей бегства автобиографического (как минимум тесно связанного с автором) героя — из шумного мира, где человек теряет себя, в глушь, где он себя находит. А может быть, и не вполне…
Значит ли это, что всё-таки есть очевидные пересечения и выстраивается общий поколенческий сюжет? Иногда начинает казаться, что — да, выстраивается. Скажем, прозаики, вошедшие в финал «Лицея», довольно часто пользуются схожими приёмами и следуют общим трендам. Во многих текстах — в том числе включённых в эту книгу — поперёк торжествующего модерна возникают стилистические «ходы» советской прозы — и «деревенщиков», и трифоновской школы. И это не вторичность, не повторение задов, а свободное литературное решение.
Ещё один повод для сомнения в начальном тезисе статьи — характерное распределение литературных сил. Словно кто-то властно поделил писателей по группам: либо яркая словесная игра, либо глубоко освоенный жизненный материал. Обычно бывает иначе; хитросплетение фабулы и сгущение стиля сочетаются с погружением в современность, в те пласты действительности, которые не проработаны предшественниками. А здесь — ставка на слово как таковое расходится со ставкой на рассказ о неизвестной части нашей жизни.
Считать ли использование узнаваемых ходов позднесоветской прозы и расхождение по стилистическим полюсам — общим поколенческим признаком? Стоят ли за этим отчётливый литературный выбор, демонстративная ориентация на прошлое и установка на безыскусность как приём? Нет. Потому что причина — в другом.