— Нет, — твердо ответила Катерина, борясь с Китти, точно с навалившимся кошмаром, — этого я не хочу. Но речь вообще не обо мне, не о моем одре и не о том, что у мальчика потребности. Речь о НЕЙ.
— А чем тебе не потрафила ОНА?
Ну нет, подумала Катя. Привыкла, французская стерва, чтобы все подавали. А не изволите ли, ваша пиратская светлость, оглядеться в моем подсознании, где вы, собственно, и окопались? Авось и найдете ответ, чем мне не потрафила таинственная незнакомка, число двенадцать и межвозрастные романы. Сама-то я ничего, кроме чаячьих воплей ужаса, по этому вопросу издать не могу.
Отчего-то именно двенадцатилетняя разница в возрасте между мужчиной и женщиной с детства казалась Кате береговой зоной, по обе стороны которой мирно или немирно существовали либо суша, либо море, среда со своими законами, правдой и кривдой, в то время как здесь… здесь энергия волн, накопленная в открытом море, лупила в песок и камни, рассеиваясь, распадаясь. Умирая. И походя убивая тех, кто, не будучи достаточно силен, чтобы выдержать удар, не сбежал от греха подальше.
Через год они угомонятся, эти снежные королевы с безумной жаждой тепла! — злорадно повторяла про себя Катерина. Научатся пить из своих чаш потихонечку, повторяя, будто опьяневший от зелена вина викарий: «Multum nocet, multum nocet»[21] перед каждым глотком. Грезы о безвозвратно ушедшем лете и благодарность судьбе за теплую осень смирят ярость прибоя. А там и до кризиса среднего возраста недалеко, до бесприютно сухого и твердого мира, где, точно кистеперая рыба в аду палеозоя, иссохнет твоя душа, зрелая женщина.
А те, что на год моложе, даже не замечают, как судьба дает им отступного — последнюю страсть, по-молодому бешеную и по-молодому же мимолетную… В них еще звучит глупо-слащавое «А знаешь, все еще будет!», крутится, словно поставленное на ротацию, утешает, обнадеживает. Врет.
Но пройдут каких-то жалких двенадцать месяцев — и откроется истина: это она, полоса прибоя с кривыми зубами волноломов, место угасания энергии волн, рассеяния надежд и распада иллюзий. Четвертый десяток. Он все-таки пришел. Как в матерном анекдоте: ну и что? — да вот, пришел.
Предчувствия жалят, будто комары, мучительно звенят в опустевшей голове: Витька и замужняя тридцати-с-лишним-летняя женщина, секс без обязательств, наслаждение без вины, оплата в кредит, кредит на всю жизнь, проценты грабительские. Обычная практика судьбы. Прикоснись к ее подарку — и тот обернется дорогим товаром. Сколько же всяких «а если» приходит на ум: а если любовь, а если ребенок, а если муж ревнивец, а самое страшное «если» — сама эта женщина, неведомая опасность, непредсказуемая страсть.
Она возникла из ниоткуда и сразу воцарилась на кухне — на ее, катиной, кухне. Легкая, гибкая — нет, не гибкая — эластичная. Такая нигде не пропадет. Женщина-змея, женщина-хлыст, женщина-удавка. Даже в компании ангела и демона она ухитрялась быть главнее (по крайней мере для Кати). Дамочки вроде нее и в борделе строят из себя цариц — а клиент им верит!
Не думать, приказала себе Катерина, не вспоминать. Если в твой внутренний монолог вступит Китти с ее богатым опытом дешевой проститутки, ты сорвешься. Только не Китти! Заткнись, Шлюха с Нью-Провиденса!
Хватит бороздить пиратские моря! — приказала себе Катя. Стану думать о наших днях, о цивилизованном мире современных людей, легко сходящихся и легко расстающихся. Взять хоть ее саму, Катю. Был же в ее собственной жизни мальчик Яша, прощальный подарок лета.
— Девушка-змея! Девушка-змея! — голос за катиной спиной был таким настойчиво-торжествующим, что, по мнению Катерины, никоим образом не мог относиться к ней — хмурой тетке, по уши погруженной в раздумья: можно ли оставить «на хозяйстве» Витьку с его пубертатными закидонами — или, вернувшись с дурацкого корпоративного уикенда, она обнаружит вместо квартиры бесприютное пепелище. Но голос пел, как… как скрипка. И явно намекал на катеринины штаны, песочно-желтые, в серых чешуйчатых разводах, нежно светящиеся в лиловых весенних сумерках. Тогда ведь тоже была весна, помнишь?
Помню, сказала Катя. Была весна, от пруда тянуло холодом, я напялила кофту поверх футболки и вышла подышать, уверенная, что ни одной мужской душе в подобном виде не приглянусь. Не знаю, отчего мальчишка, опьяненный лиловым вином майской ночи, обратил внимание на мою персону.
21
«Много вредно, много вредно» (лат.) — цитата из рассказа Я. Гашека «Вино лесов, вино земляничное» —