За нами прибыл из Заярского экипаж. Кучер вручил Корнею Петровичу письмо от своего хозяина, в котором тот приветствовал гостя и уведомлял, что с нетерпением ждет его приезда. Я подумала, что господин Чужанин счел нужным написать сие письмо, чтобы зверообразная внешность кучера не испугала прибывшего. В самом деле, несмотря на то что был он невысок ростом и очень худощав, этот неприветливый, неряшливый, косматый, черноволосый и чернобородый человек мог перепугать кого угодно! Черные рукавицы до локтей придавали ему вид заплечных дел мастера. Правда, насколько я знала, такие мастера должны быть здоровыми мужиками, а этот напоминал сложением подростка.
Голос у него был редкостно противным, хриплым, словно надсаженным то ли криком, то ли курением, то ли горло у него было больное. Вдобавок кучер оказался неотесан и строптив. Сначала он наотрез отказался везти еще и меня. Буркнул невнятно, мол, ничего ни про какую барышню хозяин не упоминал, приказано только господина Великанова доставить!
Я даже расплакалась от этого унижения и страха перед своим будущим.
Что же делать? Остаться в Нижнем в гостинице или комнату снять, ожидая, пока Корней Петрович съездит в Заярское и уведомит господина Чужанина о моем прибытии? Но у меня нет денег на прожитие, не могу же я постоянно одалживаться у моего спутника! А если господин Чужанин вообще откажется принять меня? Куда мне податься? Как вернусь я в Петербург? Самое ужасное, что мне вообще некуда возвращаться… все мои надежды и упования уже накрепко связаны с Заярским!
Все же лучше ехать с Корнеем Петровичем, решила я наконец. Быть может, господин Чужанин обрадуется моему прибытию, а если даже и нет, всегда легче переубедить человека при личной встрече. Я постараюсь с первой минуты произвести на него самое благоприятное впечатление!
Корней Петрович со мной, конечно, согласился. Теперь оставалось уломать кучера, что я и продолжала делать со всем пылом, красноречием и даже слезами.
Наконец косматый невежа согласился допустить меня в карету, и то лишь когда Корней Петрович наотрез отказался ехать без меня.
– Не повезешь барышню – возвращайся в Заярское один, – сурово заявил он. – А мы наймем себе другого возчика. Но уж не взыщи – о твоих замашках я барину доложу!
Кучер поворчал что-то себе под нос и наконец-то неохотно отворил передо мной дверцу экипажа.
Забравшись внутрь, я обернулась. Кучер по-прежнему держал дверцу своей тощей рукой, обтянутой черной рукавицей, а господин Великанов смотрел на него со странным выражением.
Наверное, его, как и меня, изумил открывшийся нам внутренний вид кареты.
В ней было грязно, неуютно, замусорено, кожа на сиденьях повытерлась и полопалась, да еще была покрыта какими-то темными пятнами. Ужасно несло гнилью. А рессоры, вернее, отсутствие оных! Дилижанс и то шел мягче! Да и дорога оказалась из рук вон плоха, поэтому меня укачало на первой же полуверсте; господин Великанов чувствовал себя не лучше.
Отчего-то я воображала себе своего нанимателя человеком вполне состоятельным, однако карета сия меня в этом разубедила. Как-то странно казалось мне, что можно искать английскую гувернантку – и в то же время держать экипаж, место которому на свалке.
Или хозяин Заярского, зная качество дорог к своему имению, жалел убить на ухабах хорошую карету?
– Я опасаюсь, что у вас может сложиться превратное впечатление о Иване Сергеевиче Чужанине, – проговорил Корней Петрович. – Вы, чего доброго, вообразите его себе этаким провинциальным ведмедем, глядя на эту карету и кучера! Сам диву даюсь, отчего он прислал за нами столь дурной экипаж. Словно и не он этим распорядился! Уверяю вас, это очень умный, тонкий и начитанный человек. К тому же он весьма богат.
Я только и смогла пролепетать:
– О, конечно, конечно! – а потом умолкла, опасаясь, как бы обильный завтрак, которому я отдала должное перед отправлением, не извергся из меня на очередном ухабе.
Кучер иногда приостанавливал упряжку, оборачивался и заглядывал сквозь окошечко в передней стенке кареты внутрь, в наше тесное и неудобное обиталище, освещенное мутным свечным фонарем, который качался под потолком. Наверное, проверял, живы ли мы еще. Мы были истинно чуть живы и мечтали только об одном: добраться до Заярского поскорей.
Однако путь затягивался. За окнами уже смеркалось.
Вдруг Корней Петрович приподнялся с сиденья и принялся выглядывать то в одно окно, то в другое. Мне было плохо видно его лицо, однако, похоже, он сделался чем-то встревожен.