— Оставьте себе ваши деньги! Обойдёмся!
Хорошо, что есть своя комната. Можно войти в неё и закрыть дверь.
Так оно и пошло с того дня: она старалась не встречаться с родителями. Всё-таки это трудно, живя в одной квартире, иногда приходится сталкиваться лицом к лицу. Дина в таких случаях негромко произносила «шалом» и быстро проходила мимо. Ответное «шалом» она слышала не всегда.
В пылу спора легко было играть в самостоятельность, но пыл проходит, и разрыв с родителями давался Дине тяжело. Её комната стала для неё тюремной камерой. Неприятно было выходить, искать на кухне какую-то еду. Мать была мягче, иногда предлагала ей что-то вкусное, других разговоров не заводила. Дина читала в её глазах молчаливый укор: хорохоришься, дескать, но, как бы то ни было, живёшь на наш счёт. «Обойдёмся» — крикнула она тогда, но как обходиться? Она ведь не работает, до степени В. А. ещё год надо учиться. Искать работу на вечерние часы? А когда она сможет навещать Натана?
Родители Натана, Шимон и Нехама, звали её к себе, и она часто оставалась у них. В их доме всё было иначе, чем в доме родителей: мало места, очень простая мебель, очень много тепла. Для Дины поставили кушетку в комнате младшей сестры Натана. Дина очень сблизилась с Нехамой; от неё она получала именно то, что означает её имя: утешение. Как-то, в минуту откровенности, Нехама рассказала ей, что её и Шимона поначалу тревожил союз их старшего сына с девушкой из ашкеназийской семьи; после десятков лет сосуществования в стране, после того, как общины и племена в значительной мере смешались, всё же оставались кое-какие предубеждения, особенно по отношению к «русским». Они опасались, что будущая невестка будет холодной, высокомерной. Когда они узнали Дину ближе, эти опасения рассеялись, но с семьёй её родителей им так и не удалось сблизиться.
Дина не хотела причинять лишние расходы этой небогатой семье. Она без особого труда нашла работу официантки в ресторане. Все её коллеги были студентами. Официанты — это студенческая специальность, ведь стипендий студентам не платят.
Теперь она лишь изредка могла навещать Натана в реабилитационном центре: рабочие часы не позволяли. От его родителей она знала, что Натан уже сидит без поддержки, свободно двигает руки, в том числе раненую, и что для восстановления речи с ним занимается логопед. В те вечера, когда Дины нет, он часто зовёт «Ди, Ди!» и касается пальцем правой щеки. Его навещают многие — родственники, товарищи по прежней работе, сослуживцы из его части. Много лиц мелькало перед ним, но среди них не было лица любимой… Родители Натана не сразу поняли, что он показывает пальцем на то место, где у Дины на щеке родинка.
5. Год тоски и одиночества
Длинными, ох, какими длинными были месяцы этого года. Дина разрывалась между учёбой в колледже, работой, центром реабилитации и редкими посещениями родительского дома. Отношения в доме были корректными, больную тему больше не затрагивали.
В центре реабилитации врачи говорили, что Натан делает поразительные успехи, но Дине казалось, что процесс восстановления его здоровья проходит ужасно медленно. Иногда её одолевали мысли о том, что он, может быть, не поправится. Какое будущее ожидает её? Легко говорить о любви, преодолевающей все препятствия — но в конечном счёте каждый человек заботится о своей судьбе.
Молодая девушка, полная жизни, она со времени ранения Натана была очень одинока. Прошли месяцы до того, как она могла вести с Натаном хотя бы простейший диалог. До того, как он, с помощью различных приспособлений, впервые встал на ноги. Она сидела в его палате часами — и не всегда он был с ней. Иногда надолго отключался, уходил в мир своих страданий. А она уходила в своё одиночество.
В минуты тоски она иногда вспоминала слова отца. Может быть, думала она, я действительно приношу себя в жертву, добровольно выбрала такую тяжёлую долю?
Вечерами, во время её работы в кафе, многие молодые мужчины обращали на неё внимание. Она не была красавицей, из тех, которых фотографируют для рекламы; таких, как она, называют хорошенькими. Очень белая кожа, рыжеватая шевелюра, за которой она, ввиду недостатка времени, не особенно ухаживала; родинка и несколько веснушек на носу совершенно не портили её — напротив, придавали особое обаяние. С подносами в руках она двигалась между столиками кафе ловко и изящно. Мужчинам она нравилась. Посетители кафе делали ей комплименты, предлагали подвезти её домой, а более смелые и откровенные не скрывали желания познакомиться с ней поближе.
Один из них, мужчина лет тридцати, из тех, каких называют представительными, несколько раз приходил в кафе с женщиной, а потом начал приходить один. Она ловила на себе его взгляд, он нередко заговаривал с ней, предлагал после окончания её работы пойти «в какое-нибудь более интересное место». Она отделывалась шутками — ведь грубить посетителям кафе нельзя! Но однажды, когда ей было особенно тоскливо, она согласилась.