— Никогда не кушай раньше, чем через три часа после восхода солнца и не позже, чем за час до заката, И будешь здоров, — менторским тоном сообщил старик, отирая рот. И затем, осушив стакан, продолжил: — Вот ты скажешь, а как же, например, Новый год встречать, это что, ни выпить, ни закусить нельзя? Ответ мой таков: на праздник можно и ночью попотчевать себя, но с умом. Дозволено вкушать лишь то, чего не касался огонь — капусты из кадки, рыбки вяленой, сальца солененького. Ну, а о спиртном разговор особый. Пей то, что на полыни настояно. Тогда не во вред, а на пользу пойдет. Нету у тебя на полыни, то хоть перцу в стакан насыпь.
Я усмехнулся, слушая речи Устина, и извлек из своей сумки водку, хлеб и колбасу.
— Новый год, дедушка, шампанским принято встречать. Где же его взять, настоянного на полыни?
— А ты загодя, с лета пучок полыни приготовь да макни в стакан перед тем, как принять. Вот бес и не отопьет прежде тебя, — Устин наклонился, достал из-под стола бутылку пшеничного спирта. Кряхтя, вытянул зубами пробку. И поднес горлышко к моему носу: — Чуешь, как полынью бьет? Настоял и держу для того, чтобы по капле в водку добавлять, если случится пить после захода солнца.
Мы принялись за закуски, запивая их горячим, ароматным варевом. Старик без него вообще ничего не ел.
— Вот вы рассказали мне, как нужно вкушать пищу, — проговорил я, еле ворочая языком в набитом рту. — Но ведь это же все пустые условности, разве не так?
Устин саркастически ухмыльнулся, отер подбородок и достал из-за пояса трубку и кисет.
— Вся жизнь наша, Ванятка, состоит из этих самых условностей, — вполголоса отозвался он на мои слова. — Весь порядок мирозданья на них держится. Посуди сам. Отец не может покрывать родную дочь, сын — мать, дедушка — внучку. Что это, как не условности? А вишь, необходимые они. Нарушь их, и чем все кончится? Постепенно вымрет человечество, выродится, — старик прекратил набивать трубку и взглянул на меня из-под своих заснеженных бровей. — Весь уклад нашей жизни, вся наша мораль — условности. В сущности, и заповеди «не убий», «не укради» и другие — тоже ни что иное, как они самые.
— Вы мудрый человек! — с долей восхищения заметил я.
Устин горестно улыбнулся:
— Я им не сразу стал.
Из кухни походкой властвующей королевы вышла кошка. Взглянула на меня брезгливо, как милиционер на бродягу, и прошествовала под окно, где солнце разлило свой апельсиновый сок.
— Давайте-ка еще водочки выпьем! — предложил я.
— Непременно! — охотно согласился старик. И вдруг спросил: — Ты задумывался, сынок, над тем, что такое наша жизнь? Зачем мы здесь?
Я неопределенно пожал плечами, разливая водку по стаканам.
— Сколько ни думай — смысла в жизни не найдешь. Чтобы ни делал, чего бы ни достиг — все ни к чему, один хрен помирать.
Дед склонил голову над столом, потянулся сначала к чашечке с варевом, отхлебнул. Потом поднял стакан со спиртным.
— Узко ты смотришь, — обронил он и на миг задумался. — Смысл нашей жизни в продолжении жизни. Впрочем, ты об этом ведь ничего не ведаешь…
— А вы знаете? — встрепенулся я.
Устин посмотрел серьезно, даже, пожалуй, проникновенно. И негромко изрек:
— Всякое живое существо — это сгусток энергии. В ней-то и вся закавыка.
— Что вы имеете в виду? — поинтересовался я.
— Плоть есть прах, — в глазах старика зажегся огонек таинственности. — Но только будучи во плоти живое существо может размножаться, то есть плодить новые сгустки энергии.
— Опять же — зачем? — воскликнул я. — Зачем продолжать жизнь, если в конечном итоге она бессмысленна?
Устин молитвенно сложил руки на груди и отчеканил:
— По воле Божьей! Он создал человека не просто так! Наша энергия нужна для пополнения Его небесной энергии, — на мгновение дед умолк, пососал трубку, потом поднял голову и продолжил: — Но не всякий человек после смерти может сразу стать частью энергетической сущности Бога. Многим необходимо в муках и страданиях очиститься от грязи земного бытия — от грехов. Для этого и существует ад. Та злая энергия, которой лишается там грешник, подпитывает в свою очередь дьявола. Ему ведь, как и Богу, энергия тоже необходима. Вот поэтому и идет постоянная борьба между ними за человеческие души.
Я слушал Устина, затаив дыхание. А он говорил и говорил.
— Бог создал человека, дал ему свой закон, свой уклад жизни. Но дьявол, возгордившийся и восставший ангел Господень по имени Денница, дал человеку понимание добра и зла. Дал для того, чтобы человек мог выбирать, по каким законам ему жить. Дьявол догадывался, что смертный будет пользоваться этим пониманием для сиюминутной выгоды, то есть станет грешить и накоплять в себе худую энергию. А ему, дьяволу, она очень нужна, потому что Бог лишил его своего расположения, а значит, и своего духа, то есть энергетической подпитки. Без нее силы Денницы быстро иссякли бы и он, хоть и бессмертный, стал бы слабым, аморфным духом, без индивидуальности. Глубоко под землей он вместе со своими приближенными — ангелами-демонами, — из которых некоторые стали его архангелами, создал свое царство Тартар или ад, где и насыщается энергией от грешников. А чтобы их всегда было в достатке, Денница сотворил по примеру Бога и себе смертных существ — три пары: Ендоха и Тунию, Магрия и Эфлевию, Ургия и Поликтию. Из них потом и пошли рода нечестивые — черти, полубесы и бесы. Их задача, по замыслу дьявола, склонять человека к греху. Больше грехов — больше энергии получает Денница и могущественнее становится.
Я сидел и не знал, что думать. У меня кругом шла голова. Господи, что говорит этот старик, да еще так убедительно?! Откуда он все это знает?
Устин, наверное, почувствовал мое смятение, а может быть, даже уловил ход моих мыслей, потому что, грустно вздохнув, сказал:
— Все так и есть, как я говорю. Не сомневайся!
Чтобы успокоиться, придти в себя, привести в порядок свои мысли, я выпил водку и, поднявшись со стула, заходил по комнате. Старик молча наблюдал за мной. В конце концов, я почувствовал себя немного лучше и сел на место. Он опять плеснул из бутылки, пододвинул ко мне стакан.
— Выпей еще! Что-то ты, я гляжу, больно впечатлительный.
— Расскажите мне еще об аде и рае, — решительно потребовал я. — Хочу знать больше.
— Об аде я знаю все! — Устин рубанул рукой воздух. — А о рае почти ничего. Мне сказано лишь, что рай — это место, где совершенствуются праведные души, чтобы затем стать частью Бога, частью вечности.
— Что значит — стать частью Бога?
Дед взял со стола пустую трубку и в раздумье пососал.
— Быть везде и всегда в пространстве и времени, все знать и все видеть, чувствовать себя индивидуальностью и в то же время целой вселенной. Это все, что я знаю…
— А в аду, значит, грешные души готовятся стать частью дьявола, так, что ли? — выразил я предположение.
— Нет! — замотал головой Устин. — Не дано такой власти Деннице, чтобы Божьи души соединялись с ним. Для этого он имеет собственных существ. Они тоже после смерти совершенствуются, прежде чем стать его сущностью. Становятся полудухами и духами и служат силам зла куда как ретивее, чем служили при жизни. Людские же души, попавшие в ад, предаются лютым мучениям и поруганию и таким образом очищаются от грехов, лишаются пороков и всякой скверны. Вместе с грехами людские души теряют и малые свои толики, которые и служат энергетической подпиткой дьяволу. А когда очистятся, то отправляются в рай.
— Никогда не приходилось слышать, что ад, если уж душа туда попала, это не навсегда, — поспешил вставить я.
— Но, тем не менее, это так, — сдержанно улыбнулся Устин.
Он, вероятно, прекрасно понимал, что всю эту свалившуюся на меня информацию, мне так быстро не переварить. И перевел разговор на другое:
— Ты бы, Ванятка, подкрепился маленько. А то, вижу, едок ты неважный. Грибочками вон посмакуй. Отменные грибочки!
Я послушно принялся за грибы. Они и вправду оказались изумительными.
— Не нужно было мне сразу так много тебе рассказывать, — Устин явно жалел о своем красноречии. — У тебя от обилия информации мозги болеть могут. Нужно выдавать ее небольшими порциями. Она — то же самое, что водка. Выпьешь за один раз много — плохо станет, а будешь пить понемногу — ничегошеньки не случится.