Лифт на шестнадцатый
Эту девчушку Погодин заметил не сразу. Больше часа он толокся во дворе, прохаживался туда–сюда, создавая вид праздного квартировладельца, в кои–то веки выбравшегося на моцион, курил одну за другой «LD-платинум» и поглядывал по сторонам.
Звучали со стороны детской площадки девчоночьи визги и мальчишеские озорные выкрики. Чинно восседали на лавках старушки, ведя бесконечные, изо дня в день об одном и том же, беседы. Мужик в бейсболке драил свою «Тойоту» и из разверстой дверцы машины нёсся чебурахнутый рэп.
Погодин мотылял и мотылял по двору, прячась в тени тополей от всевидящего июньского ока, отмахивался от тополиного пуха, то и дело собираемого в пригоршни налетающим ветерком и бросаемого в лицо. Плевался недовольно.
Да, эту девчушку он заметил на исходе второго часа, когда совсем уже собрался уйти и двинулся через двор к дому № 23. Он отбросил бог знает какую по счёту сигарету и уставился на неё.
Она сидела на краю песочницы и весь вид её говорил о том, что ей бесконечно скучно. Наверное, она тоже подумывала уже уйти домой, чтобы выпросить у матери стакан колы или полоску шоколада. Лет четырнадцати–пятнадцати, рыженькая, с двумя шаловливыми косичками а ля Пиппи Лонгструмп, со вздёрнутым носиком, в коротенькой юбочке. Фуфаечку с Микки Маусом бодро оттопыривали едва–едва наметившиеся грудки. Длинные ножки были стройны, и бёдра очерчивались уже почти по–взрослому, со временем обещая притягивать похотливые мужские взгляды вечным зовом интимной молочно–белой плоти.
Погодин замер, не отрывая взгляда от явившегося ему чуда, чувствуя, как защемило в груди, как набухло и потом сладко оборвалось в животе, как засуетились в паху щекотные мурашки.
Девочка тоже обратила внимание на внезапно замершего на ходу мужчину, уставившегося на неё. Погодину пришлось быстро отвести взгляд и сделать вид, что ищёт дом номер такой–то.
Пока он озирался по сторонам, Пиппи встала и пошла к ближайшему подъезду. Ну точно, или освежиться колой или сделать пи–пи.
Проводив девочку взглядом до чёрного зева раскрытой двери, он быстро направился следом. На ходу сунул руку в карман — убедиться, что удавка на месте, хотя и не сомневался, что разумеется она на месте, что трепетные пальцы его сейчас же ощутят шелковистость капронового шнурка.
Она стояла у лифта. В руках её взялась откуда–то старенькая дамская сумочка (мамин подарок, наверное, незамеченный Погодиным в песочнице). Светилась красным кнопка вызова лифта. Кабина гудела где–то высоко вверху.
Погодин улыбнулся девочке, будто старой знакомой и даже кивнул, входя в доверие, а то — вдруг родители с детства запугали это прекрасное создание россказнями о диких маньяках, только и ждущих момента затащить несчастного ребёнка в лифт и там изнасиловать. Он невольно улыбнулся ещё раз — теперь уже своим мыслям. Она ответила на его кивок и улыбку, небрежно раздвинув губки и чуть прищурив глаза. Милая, милая!
— Вам на какой, барышня? — спросил он, чуть поклонившись.
— На последний, — отозвалась она. Голос прозвенел хрустальным колокольчиком, но была в нём и томность не–детская, и лёгкая–лёгкая будто бы хрипотца. Очень возбуждающий голосок был у этой нимфетки.
— На последний… — бодро повторил он, соображая, а какой же тут последний. Дом был высотный, но сколько в нём этажей, он посмотреть забыл. — На последний, стало быть.
— На шестнадцатый, — пояснила она, словно поняла его смятение. А впрочем, чего непонятного — ясно же, что он не в этом подъезде живёт, она–то, поди, всех тут знает.
— Угу, — улыбнулся он и снова кивнул.
Прогудел, подплывая, лифт. Дёрнулся и замер. Ощерился, открывая взгляду традиционной окраски стены, исцарапанные хулиганистыми письменами.
— Прошу вас, мадмуазель, — Погодин поклонился, пропуская свою юную спутницу. Проводил взглядом её попку под голубой юбочкой. От движений её ягодиц рот наполнился жадной слюной.
Вошёл следом.
Нимфетка раскованно прижалась к стене. Руки её небрежно играли ремешком сумочки, покачивали и подбрасывали её, а глаза откровенно рассматривали Погодина — исподлобья, в чём было какое–то кокетливое очарование. А глаза у неё были чёрные и не по–детски глубокие. Ему даже неудобно стало от этого взгляда. Неудобно и в то же время радостно: ведь с такой девочкой иметь дело — одно удовольствие, ведь в кои–то веки попадётся такая.
— Тэк-с, — бодро произнёс он, поворачиваясь к пульту, — на шестнадцатый, значитса, — и ткнул нужную кнопку.
Повернулся к ней, улыбаясь. Лифт дёрнулся и плавно загудел, закряхтел, отправляясь в свой нелёгкий путь.
Погодин сунул руку в карман, чтобы ощутить пальцами прохладу шнурка. Чтобы с улыбкой извлечь его. Чтобы набросить его на тонкую шейку, на которой едва заметно пульсирует в жилке жизнь. Чтобы потянуть за концы шнурка. Чтобы припасть поцелуем к этим по–детски нежным губкам маленького рта. Чтобы вдохнуть её отчаяния и внезапно обрушившегося страха. Чтобы потом, когда она на какой–то миг потеряет сознание, сдёрнуть с неё трусики (ох, только бы они были розовые! Ну на крайний случай — белые. Но только не красные какие–нибудь, не синие, не в цветочек и не с бабочками!)