В голове замутилось, я прикрыл глаза, а когда открыл их – было темно, достаточно прохладно, а над головой чернело усыпанное разнокалиберными звездами небо. Вечер. Или ночь…
– Проснулся? – спросил кто-то, услыхав, наверное, как я заворочался. Это был Ильницкий. Он подал мне бутылку с водой, которой уже заметно поубавилось.
– Хлебни спросонья…
– Спасибо, – сказал я, возвращая сосуд. – Что нового?
– Нового? Да вот щас пивка холодненького возьмем, и на футбол.
– Нехорошо шутите, – мертвенным голосом заметил раввин.
– А связи так и нет? – спросил я.
– Нет. Никуда не дозвониться. Да и нам никто больше не звонит, – со злобой сказал Ильницкий. – И радио… Парень крутил-вертел, только шорох стоит. Уснул, так и не поймал ничего. Я на кнопку вызова жал, лифтера опять хотел вызвать – и ведь звенит же! Звенит, падла, где-то! Я уже и на кабину залез, посмотрел, чего там. А там – ни хрена. Куски троса аккуратненько так срезаны, нах, и все. Чума, бля! Вот мне тут Аркадий Борисыч вкручивает про демонов – мол, это их происки. А вокруг, как мы и думали, – ад.
– А где демоны?
– Мало ли… Может, я демон. Может, ты. Может, вон, Борисыч. Или эти вот супруги…
При этих словах я машинально поглядел в угол, где загипсованный Анатолий по-прежнему держал голову тетки Марины на коленях. Внешний вид обоих заметно ухудшился и действительно наводил на мысли о демонах. Муж и жена сильно поусохли и слегка видоизменились, так что мне некстати вспомнились мумии из лифта неподалеку.
И хотя мертвечиной не пахло, я все одно захотел на воздух – поднялся, пока еще плохо ориентируясь в темноте, и тут Ильницкий поймал меня за руку.
– Я с тобой. На пацана не наступи, он поперек двери спит, чтоб не закрылась. Хорошо ему… Не понимает, в какую дрянь мы вляпались…
Мы выбрались на «обочину» кратера, там оказалось посветлее и было не так уж и страшно: пугающая пустыня растворилась во мраке, и стало казаться, что снаружи обычная, только очень темная ночь.
Я расстегнул штаны и постоял, тужась, – ничего не получалось, наверное, организм не хотел расходовать драгоценную жидкость.
– Не ссытся? – понимающе спросил Ильницкий. Я хорошо видел его силуэт, глаза привыкали к темноте. Вот щелкнула зажигалка, осветив на мгновение худое лицо. – Правильно, береги водичку. Мы еще пить ее станем, эту мочу, если дела плохо пойдут. Правда, пить ее вроде как нельзя, в книжках пишут, но что пивши, что не пивши, все равно сдохнешь… А братан мой – пил, им приходилось в Туркменистане. Ладно, я вот что тебе хочу сказать… Слушай сюда.
Он подошел вплотную, так что я чувствовал жар от огонька сигареты и видел, как этот самый огонек отражается в его глазах.
– Слушай сюда, Костян, – повторил он. – Сидеть тут толку никакого нету, согласен? И даже опасно. Все, кто сидел в лифте и рядом с ним, ну ты сам видел, что с ними сделалось…
– Видел, – кивнул я.
– Потому надо валить, нах. Ты мужик вроде толковый, хоть и молодой, с жидом я корешиться не желаю, а жмурам нашим уже ничто не поможет. Зато пацана возьмем обязательно, в случае чего – пригодится.
– Зачем? – не понял я.
– Затем что ни пить, ни жрать у нас нету. А я, как бы тебя это ни удивляло, подыхать не хочу. Много раз мог подохнуть, а не подох. Куча народу хотела, чтоб я подох, а я не подох. Пацана мне жалко, ты не думай, опять же – вдруг выберемся, тогда жив и цел останется…
До меня дошло, и где-то в желудке сразу же распрямилась тошная острая пружина, но я буквально перехватил ее руками у самого горла, потому что рвота – это ненужная потеря жидкости. В пустыне это – смерть.
Ильницкий слышал, как я давлюсь, и даже поддержал за локоть.
– Понял, вижу… А без этого никак, Константин. Не хочешь же ты, как те… Так что пора нам двигать отсюда: ты, я и Андрюха.