Турмы молчали, и довольно долго. Каган начал уже хмуриться, втягивать голову в плечи, вот-вот, казалось, потеряет терпение и возопит: «Прочь с глаз моих». Но в этот момент где-то в глубине, послышались сначала возмущенные голоса, далее — шум, еще дальше — споры-нарекания, даже настоящая сутолока.
Баян почувствовал себя удовлетворенным и не спешил вмешиваться. Если так, он может быть и терпеливым, тем более, что большого терпения, кажется, не надо: турмы клокочут уже гневом, выбрасывают и выбрасывают из рядов своих тех, что провинились.
— Карай их, Ясноликий! — требовали. — Это те, что побежали с поля боя. Это их страх стал позором для всех.
Те, кого выталкивали, упорно не поддавались, старались вернуться обратно и спрятаться в толпе людской. Но тщетны были они, их усилия. Кто скроет, встанет на помощь, когда у каждого сердце все еще отсиживается в пятках, а мысль спешит утешиться и оглядывается, радуясь: это же правда, что всех остальных оставят в покое, что этими жертвами и откупятся от беды?
Всех их, от кого отказались турмы, было не так уж мало, однако, не так много, чтобы колебаться. Поэтому, когда Баян обернулся к советникам и спросил, каким будет приговор: пусть трусов и отступников принимают роды свои, идут с ними, куда хотят, или советники намерены наказать их другим способом, — те не колебались уже и не молчали, как прежде.
— Зачем наказывать роды? — сказали. — Или роды виноваты, что эти трусы ввели их в стыд и позор? Будь справедливым, о, Достойный из достойных, карай лучше отступников, и карай их лютой казнью — смертью.
— И так, карай только тех, кто провинился! — требовали турмы.
По одну и по другую сторону палатки Баяна и на некотором расстоянии от него стояли подвластные лишь воле кагана всадники. Стояли и внимательно следили за своим повелителем, а услышав приговор советников, подобрали поводья, отвязали притороченные к седлам арканы. И не зря. Каган обернулся к одним, обернулся к другим и велел исполнить волю большинства. Всадники рванули с места и, подбадривая себя дикими посвистами, криками удовольствия или торжества, бурей налетели на обреченных, ловко закинули на их шеи арканы и потащили, насвистывая и торжествуя, в степь.
Все это произошло на удивление быстро. Когда каратели исчезли, и перед турмами улеглась тишина, не каждый поверил, что приговор выполнен уже, и онемел, ожидая худшего.
— Слава Баяну! — нашелся кто-то из передних и разрядил гнетущее безмолвие приветствием. — Слава непобедимому кагану аваров!
— Слава! Слава!
Всадники подняли к небу мечи и этим клялись Небом в пожизненной верности своему кагану, кричали, ширя темные рты, здравицу — и тем тоже свидетельствовали: они с каганом и готовы на все ради кагана. Пусть скажет, на кого идти — и пойдут, да повелит умереть — и умрут, не посрамивши имени своего, родов своих, тем более имени повелителя.
— Слава и хвала тебе, мудрый правитель! Слава и хвала! — горланили, особенно близкие — тарханы.
И Баян воспринял их хвалу как должное, оценил искренность, с которой произносилась она, а потом и сам расщедрился.
— Авары! — поднял над головой меч, требуя тишины. — Если мы сошлись вместе во взаимопонимании, и стали снова такими, как были — верны себе и уверенные в себе, открою сердце вам, витязи мои, и тем откроюсь весь, как есть. Не затем вел я вас на антов, чтобы вы напугали их силой нашей, завладели всем, что там есть, живностью и утвердились в Антии, как новые властители земли. Обманчивая она эта земля, не такая уж и медоносная, как о ней рассказывают те, кто видел ее всего лишь одним глазом. Другие помыслы владели мной, когда шел на антов, так как и путь уготовил вам другой. Пока вы рубились с ними, послы мои побывали у императора византийского и вернулись от него со счастливой для всех нас вестью: империя согласна: нам за Дунаем лучше, чем у антов, она дала разрешение поселиться на их землях.
И снова гремели окрестности от здравицы, которые произносили аварские турмы своем предводителю — Баяну. Поэтому Баян вынужден был вторично поднять меч, умоляя, чтобы выслушали его до конца.
— Я все сказал вам, витязи мои. Император не просто приглашает нас поселиться по ту сторону Дуная, на плодоносящих землях Скифии и Мезии, он ставит нас между собой и антами и предпочитает, чтобы мы были второй Длинной стеной между империей и славянами. За это, — Баян перевел дух, а пока переводил, еще раз окинул взором турмы… — За это император Византии берет на себя обязанность платить нам каждый год по восемьдесят тысяч золотых римских солид.